Котову сделалось нехорошо.
— А в штаб? — пролепетал он. — Чтоб к писарю… зачислить…
— Да потом! — отмахнулся Томин. — Никуда твой штаб не денется! Мы тебя, ангелочек, прямо в полёте и проверим, все твои пёрышки встопорщим! Ха-ха-ха!
Степан малость растерялся.
Нет, он предполагал, что может угодить в бой, и надо будет убедить беляков в своей лояльности. Но так сразу…
Правда, товарищ Троцкий на все его сомнения реагировал довольно-таки резко — нечего, мол, сопли распускать!
По своим стрелять? Стреляй! Вывезти того офицера — вот главная задача! А если для этого надо будет роту красноармейцев положить… Да хоть полк! Лес рубят, щепки летят…
— Механик! — крикнул Томин. — Зови всех! Мотористов там… Всех! Готовимся.
К зимним холодам надо было относиться серьёзно, и на бомбардировщики были выданы тёплые чехлы, чтобы укрывать моторы.
И незамерзающую смесь выдали, а всё одно — запуск выходил долгим и сложным. Приходилось пропускать горячую воду через радиатор и прогревать каждый мотор по нескольку раз, прежде чем запустить их все.
Впрочем, умельцы и тут выкрутились — приспособили бензиновые грелки, по одной на каждый мотор.
Сперва-то их обхаживали да берегли, а после мотористы и чайники на тех грелках кипятили, и яйца варили.
— Бензина взяли? — громко спрашивает командир корабля.
— Взяли! — отвечает Левин.
— Сколько?
— Тридцать два пуда и ещё семь двухпудовых банок в каюте! Масла три пуда, хватит на двенадцать часов лёта.
— Бомбы?
— Двадцатифунтовки, десятифунтовки — тоже тротилки, двухпудовки, пудовки. Три пятипудовки остались с прошлого вылета.
— Игорь, покажи… Слышь, Котов, по имени-то тебя как?
— Степан! — вздрогнул комсомолец.
— Игорь, покажи Степану, как с прицелом обращаться. Если что, тебя заменит!
Князев кивнул и поманил Котова за собой.
На аэроплане бомбы подвешивались в специальных кассетах, вмещавших по пять бомб весом до трёх пудов.
К правому борту были закреплены лёгкие рельсы, по которым и двигались кассеты — прямо к бомболюку.
— Вот гляди, — сказал Игорь, приседая у колонки рядом с бомбовым люком. В верхней части стойки была подвешена рамка с делениями и двумя стрелками. — Все наблюдения вот через этот визир и деление в рамке. Следишь за ветром, вон — ветрочёт. Прикидываешь примерно прицел, ставишь пятнадцать делений… Норма — тринадцать, но, если по ветру идём, можно больше. Продвигаешь кассету над люком и держишь в руках верёвочку. Вот подходит стрелка прицела, дёргаешь — бомба пошла…
Степан слушал объяснения и только кивал: понимаю, мол.
А в голове звенела пустота. Уж слишком быстро всё произошло. Только-только сел — и сразу взлёт!
— От винта!
Моторы заработали один за другим, наполняя гондолу гулом и дрожанием.
— Степан!
— Иду!
Котов застыл около пилотского стула, занятого Томиным, и неотрывно следил за индикатором скорости «Саф» и за счётчиками оборотов двигателей.
«Александр Невский» тронулся с места и начал разбег.
Скорость постепенно возрастала. Восемьдесят пять вёрст в час…
Сто вёрст… Сто десять… Отрыв!
— Машина хорошая, — громко говорит Томин, слегка поворачивая голову к Степану, — слушается, как ребёнок! Ежели не захочешь, «гафов» не сделаешь! При повороте крен надо давать очень слабый и ворочать больше ногами, я имею в виду — рулём поворотов. Прибавляешь газу — корабль сам лезет вверх. Сбавляешь — снижается!
— Хорошая машина… — согласился Котов.
«Александр Невский» неторопливо набирал высоту.
У «ильюшки», чтобы подняться на десять тысяч футов, уходило минут сорок, а этот вдвое быстрее справился.
Бомбардировщик летел над белоснежными перинами облаков, а по ним скользило «Броккенское привидение» — тень аэроплана, окружённая радужными кругами.
После прояснилось, лишь небольшие облачка висели на разных высотах — небольшие, кругленькие кумулюсы.
Как только такой кумулюс оказался под «Александром Невским», аппарат сильно качнуло. Восходящие потоки воздуха!
— Ёперный театр! Ну и качка!
Аэроплан валяло с боку на бок, то кверху задерётся, то носом клюнет.
Штурвала порой не хватало, чтобы выровнять бомбовоз, — корабль скрипел и мелко вздрагивал.
— Сменяй! — крикнул Томин.
— Я? — испугался Котов.
— А кто ж ещё-то?
— Сменяю! — выдохнул Степан.
Выбрав спокойный момент, они быстро сменились.
Сев за штурвал, Котов подуспокоился.
Болтнуло разок — справился. На пилотском-то сиденье не так страшно!
— Нормально! — сказал капитан, хлопнув его по плечу. — Так держать, хе-хе…
А Степан до того расхрабрился, что уже и лавировать начал, обходить тучки, что покрупнее были. Но скоро и он взмок.
— Давай, — сказал Томин, — поправлю. После ещё сменишь, чтоб я передохнул и к посадке был свежим!
— Ага…
Котов шатучей походкой пробрался в хвост, к «удобствам», чтобы отлить.
Оправившись, он открыл маленький лючок в жестяном унитазе и смутился — внизу видны были крыши домов, заснеженная улица…
Сделав вид, что ничего не было, Степан вернулся и плюхнулся в плетёное кресло рядом со столиком — это место в гондоле называли на моряцкий манер — кают-компанией.
Напротив устроился артофицер Князев.
Опять-таки, если с кораблём сравнивать, то Игорь был штурманом.
— Как там большевики поживают? — спросил Князев.
Степан поджался, поёжился.
— Да так себе… — промямлил он. — Голодает народ.
— Ну так… Ясное дело! Если у крестьян весь хлеб отбирать, а после делить! Заголодаешь.
— А что ж делать, если они сами не дают?
— А с какой стати они давать должны? — подивился Игорь. — Это ж их хлеб! Они полгода, считай, корячились, потом умывались, а продотрядовцы явились — и грабят!
— Ну почему сразу — грабят… — пробормотал Котов.
— А как? Вот батя мой, к примеру, запахал по весне, посеял, ходил потом, чуть ли не каждый комочек рукою разминал. А какой-нибудь комиссар придёт и все сусеки опорожнит? А батьку на что жить? Кору глодать, как тамбовцы?
Степан хотел было сказать, что в Тамбове кулаки бунтовали, чтобы пролетариев голодом морить, а их эсеры подзюкивали, но смолчал. Не дай бог, раскроют ещё…
— Они там смычку затеяли…
— Какую смычку?
— Между городом и деревней.
— А зачем?
— К-как?
— А так! Зачем все эти глупости городить? Вон как под нами! Глянь вниз! Посадил дед репку, выросла репка большая-пребольшая. Вытянул её дед — и на базар! И продал. А на денежки те и себе рубаху справил, и бабке обнову, и внучке гостинец. Так-то!
У Котова на языке вертелись заученные истины, вроде товарно-денежных отношений и мелкобуржуазных пережитков, но он смолчал, впервые ощутив некую шаткость теории.
Всё вроде складно у Маркса выходит, а с жизнью никак не сочтётся.
Степан разозлился даже на Князева — всё так стройно было, понятно и просто, и на тебе!
— Я не понял… — затянул он, — а как это твой отец-помещик землю пахал? Сам, что ли?
Князев глаза выпучил, но сдержать хохот не смог.
Его поддержали и Матвей, и пулемётчик Чучелов, не зло прозываемый «Чучелом», и моторист Кулев.
— П-помещик… — еле выдавил Игорь, трясясь от смеха. — М-мироед… Ох-х, Стёпа, я вижу, красные тебе мозги чуток подвернули-таки! Это только у большевиков офицерьё сплошь помещики да буржуи, а мы-то беднота гольная! Иной мастеровой больше зашибал, чем поручик или даже капитан. А батя мой — из крестьян, дед и вовсе крепостным был. А у Левия нашего, Матфея, отец парикмахер. Тоже, знаешь, не из богатеев!
— Да-а… — вздохнул Матвей, заводя глаза к потолку. — Марципанов с серебра не кушали-с…
— Степан! — раздался голос Томина. — Сменяй!
— Слушаю!
Сменились, сбавили высоту. Опять сменились.