Ого! И тут выключатель!
Степан повернул крутилку, и подземный ход осветился.
Длинный-то какой…
Котов спустился и пошагал вперёд. Шириной в полсажени, а высоты таковой, что сгибаться Степану приходилось в пояс, туннель был прям, словно под линеечку копанный.
Электрический кабель висел рядом, четыре или пять лампочек заливали светом неровный земляной пол.
Чего тут только не было…
Баллоны с кислородом и газом, резаки, электропилы, свёрла, аккумуляторы, ломы, лопаты…
В самом конце туннель расширялся, а «потолком» ему был бетонный угол «ростовского сейфа»…
— Ах вы, заразы… — тихо проговорил Котов.
Тут-то всё уже готово! Чего ж не ломятся? А-а…
Ишь чего удумали! Завтра же двадцать пятое, Рождество!
И банк на три дня закроется.
Шуми сколько влезет! И грабь награбленное…
— А вот уж хрен вам, — сказал Степан и двинулся обратно.
Жандармы устроили настоящую облаву на большевиков, регулярно вычищая городское дно от грабителей и убийц, агитаторов и подпольщиков.
Редко в тишине и спокойствии проходило два-три дня, а если и миновали они, то следом шли повальные аресты.
Уголовников хватали вместе с «политическими», верша скорый суд и расправу по законам военного времени — расстреливали за городом всех подряд.
Надо сказать, мирные обыватели столь жёсткий ответ «красному террору» лишь приветствовали — в Ростове стало намного спокойнее жить.
Уже мало кто опасался выпускать детей на улицу, а ночью город не замирал в страхе, слыша выстрелы и крики.
Когда опускалась тьма, по брусчатке и булыжнику только сапоги патрульных грюкали, городовые маячили да чёрными тенями сновали «моторы» — автомобили жандармского ведомства.
Ростово-Нахичеванскому комитету РКП(б), проще говоря Донкому, ушедшему в подполье, приходилось туго.
Лишь связные Донкома — Этель Борко да Варя Литвиненко проживали по прежним адресам.
Молоденькая Этель, которой ещё и двадцати двух не исполнилось, снимала комнату на Воронцовской, деля её с подругой Машей Малинской.
А вот председатель комитета Егор Мурлычёв третий месяц не показывался дома, скрывался.
Прятались его подручные — слесарь Андрей Васильев-Шмидт и типографский наборщик Абрам Муравин, Григорий и Николай Спирины. Пряталась секретарь Донкома Ревекка Гордон.
Правда, мандат Котова, подписанный самим Троцким, послужил своего рода пропуском — как же не довериться посланцу Кремля?!
И вот Степан торопливо шагал Береговой улицей, что тянулась параллельно Дону.
А вот и тот самый дом… Луна высветила высокую крышу, выбелила пару колонн, поддерживавших массивный навес над крыльцом.
Жилище явно не бедняка, ну да большевикам многие сочувствуют.
Тщательно проверившись, Котов прошмыгнул за калитку.
Собак тут не держали, а вот сторож имелся — сбоку от крыльца разгорелся огонёк папиросы.
— Я это, — негромко сказал Степан.
— Привет, Стёпка! — послышался голос из темноты. — Проходи.
Котов кивнул, по голосу узнавая Абрама.
В сенях было холодно, зато за порогом его сразу охватило тепло.
Около стола, на котором горела лампа-пятилинейка, стоял в напряжённой позе Мурлычёв, крепко сбитый мужик среднего возраста, среднего роста, средних способностей.
— Здорово же, Котов, — сказал он облегчённо, откладывая наган.
— Здорово, — буркнул Степан. — Дело есть.
В этот момент в комнату заглянула Этель — хорошенькая, хоть и наивная девушка, с восторгом принявшая революцию, бросившая Донской университет и с головою ушедшая в политику.
Впрочем, в смелости ей не откажешь — Борко добыла немало оружия и боеприпасов для Донкома, а такой-то товар на базаре не купишь.
— Привет, Стёп! — прозвенела Этель.
— Привет, — улыбнулся Котов.
— Выкладывай же, — велел Мурлычёв.
И Степан выложил — о своих подозрениях, о подкопе, о «ростовском сейфе».
Егор сразу заинтересовался.
— Так-так-так… — проговорил он. — Сейфы же ихние — это нам ни к чему, а вот место… Значит, говоришь, под Николаевским переулком проходит?
— Ну да.
— Самое то! Мы тут… того…
— Товарищ Мурлычёв задумал Корнилова кокнуть! — радостно воскликнула Этель.
— Правда? — вежливо удивился Котов.
— Ну да! Помнишь же, ты ещё про своего беляка рассказывал? Оказалось-то, что ему сам Владимир Ильич поручал Корнилова… того. Ну и вот. А мы тут с товарищами подумали, да и решили — ничего же, что предатель проник в наши ряды! Задание Ленина мы всё равно выполним же! Смотри — послезавтра Рождество же. Ты, думаю, правильно всё понял — грабители же примутся потрошить банк в праздники, когда там никого нет. Ну их-то мы уберём… Шагов на пять отступим от конца туннеля и насыплем земли, чтобы пробка была же. И у входа тоже пробку организуем.
А посерёдке уложим динамит! У нас его много же, десятки пудов. Понял? Подзорвём Корнилова к такой-то матери!
— И ты полагаешь, что он проследует по Казанской?
— Так в том-то и дело! Ещё как проследует! Он же по ей кажный божий день мотается же, так ему ближе, ежели в штаб или в церковь. Организуем запалы, короче, ну а саму «адскую машинку» надо же будет на чердаке магазина Шарфа установить. Кто-нибудь из вас будет же стоять на Казанской, увидит же, что по Николаевскому генерал едет, и подаст знак. Я кручу… Первым завсегда броневик проезжает, я его пропускаю. Следом движется «Руссо-Балт» Корнилова… Только-только он наезжает на то самое место, как я включаю машинку — и падаю на пол. Мотор наезжает и — бабах! Ни мотора, ни Корнилова! — Выпустив жар, Мурлычёв закончил деловитым тоном: — Приступим завтра же, в ночь на Рождество.
Степан приблизился к аптекарскому магазину и осмотрелся.
Всё как всегда. Как тогда…
Только все огни в банке погашены. Сочельник.
В церквах поют, все по домам сидят, а он тут, как дурак…
Говорят, в ночь на Рождество нечистая сила особенно разгуляться может…
«Что за мысли, боец Котов?» — одёрнул себя Степан.
— Вроде всё тихо же, — шепнул за спиною Мурлычёв.
— Вроде…
— Слышь, а войдём-то мы как? Они же дверь изнутри заперли же?
— С той стороны на двери засов. С виду крепкий, только я все винты выкрутил, да и посрезал. Хороший рывок — и дверь нараспашку.
— Молодец же!
— А то…
С Казанской подошли молчаливые братья Спирины.
— Оружие у всех же?
— У всех.
— Входим же!
Котов ухватился за ручку двери, потянул — заперто, и рванул на себя. Тяжёлый засов, державшийся на обрубках винтов, вывалился, но не загремел, а упал на рыхлую землю, натасканную неведомыми «медвежатниками» под самый порог. Тем лучше.
«Лучше же!» — усмехнулся Котов.
По одному они вошли в тускло освещённый коридорчик, и до них сразу донеслись звуки тяжёлой воровской «работы» — дико визжали свёрла, шипел автоген, гулко раздавались удары молота. Впрочем, все эти звуки доносились глухо, слабея в узости туннеля.
Степан, сделав знак товарищам, осторожно выглянул в подвал.
Там находился всего один человек — молодой, чернявый, в одних рваных штанах. Запорошенный серой пылью, он сидел, сутулясь, прямо на дощатом настиле и курил нервными затяжками.
— Пся крев… Владек! — послышался зов из подкопа.
Чернявый вздохнул, отбрасывая окурок, и встал, бормоча:
— О, матка бозка Ченстоховска!
Со стоном выгибая спину, он направился к подкопу и тут увидел нежданных гостей.
Сообразить и закричать Владек просто не успел — финский нож, метко пущенный Колей Спириным, вошёл ему в шею, перерубая горло.
Владек заклекотал и рухнул на колени. Затрепетал всем телом, мягко повалился навзничь.
Из туннеля донеслось близкое дыхание, показался человек, вытаскивавший волокушу из рогожи, гружённую кусками отбитого бетона.