Тягальщика уже ждали — рукоятка мурлычёвского нагана обрушилась на его запорошенную голову. Упал как подкошенный.
— Дальше я сам, — тихонько сказал Котов, скидывая полушубок и всё прочее, оставаясь в одних штанах.
Освободив рогожу от бетонного лома, Степан взял её так, чтобы прикрывать свой излюбленный маузер, и сунулся в туннель.
В подвале голому было зябко, зато в подкопе — не продохнуть. Надышали.
Под дном хранилища трудились двое, оба мокрые от пота.
Пыль, садясь на потные тела, засыхала корочкой.
Бетон был сбит на большой площади, как бы не в квадратную сажень, и теперь между грабителями и их вожделенной добычей оставалось всего полдюйма, но эти полдюйма составляли прочную сталь, выложенную здесь немецкой фирмой «Арнгейм».
В дело пошли фрезы. Пуская снопы искр, инструмент вгрызался в металл, завершая четвёртую сторону пропила.
Котов заслонил собой свет лампы, и тот из грабителей, что напрягался, удерживая электропилу, оглянулся, сказав что-то по-польски.
В запарке он не удивился чистому лицу Степана и лишь мгновением позже до поляка дошло — чужой.
Он резко швырнул в Котова свой инструмент, Степан увернулся, нажимая на курок, а в следующее мгновение потолок прорвало — вырезанный кусок металла со звоном «отворился», будто дверца, держась на честном слове, и в образовавшееся отверстие посыпались увесистые бильярдные шары, выточенные из слоновой кости, — «медвежатники» вырезали низ кассы фабриканта бильярдных столов Гоца.
Котов промахнулся, а вот шары простучали по головам поляков очень даже вовремя.
Два выстрела из маузера поставили точку в попытке ограбления.[77]
Вернувшись в подвал, Степан кивнул Мурлычёву — всё, дескать, в порядке — и отёр пот с лица.
Безразлично глянув на бледного, грязного тягальщика, он вопросительно посмотрел на Егора.
— Белополяки! — презрительно сказал тот. — Воровали для своего Пилсудского. Что будем с этим делать?
— А что с ним ещё делать? — пожал плечами Котов, поднимая маузер.
— Не-ет! Не надо! — заверещал поляк, мигом переходя на русский, но грохот выстрела перекрыл его крик.
— Готов, — сказал Григорий Спирин. — Начали?
— Начали! — выдохнул Мурлычёв.
Всю ночь они таскали землю обратно в туннель, создавая пробки — чтобы взрыв всю свою чудовищную силу направил вверх — и таская ящики с динамитом.
Провода от запалов пучком выходили из притоптанной земли и тянулись вверх — по трубе на чердак аптекарского магазина.
Утром на Рождество всё было готово к покушению.
Рождество началось, как на открытке, — с пушистого снега.
Стоял мягкий морозец, по домам остывали пироги да блины, а на Большой Садовой прошёл военный парад.
Котов мрачно усмехнулся: дома у него нет, и кутьёй угощать некому.
И он не девка, чтобы махать из толпы марширующим батальонам. Остаётся только мёрзнуть и злиться неизвестно на кого и за что.
— За то, что дурак, — пробормотал Степан и сжал губы.
Сам он стоял на углу Казанской, неподалёку от банка. Напротив расположился Колька Спирин.
Котов глянул на чердачное окно аптекарского магазина — там мелькнуло светлым — Мурлычёв на месте.
Степан покосился на булыжник, которым был выложен Николаевский переулок.
Снег местами сошёл, утоптанный пешими, наезженный колёсами телег и моторов.
Удивительно, но прохожих не было — ни одного.
Переулок будто вымер. Или рано ещё? Да где ж рано…
Красноармеец потопал ногами, согреваясь.
Где-то вот там тянется подкоп…
Там, под мёрзлой землёй, затаились пуды и пуды динамита, готовые в любую секунду обратиться яростным пеклом, рвущимся наружу…
Котов вздрогнул — Николай сорвал с себя шапку и стал отряхивать ею полу тулупа. Это был знак для Мурлычёва — корниловский кортеж приближается!
Степан посмотрел в чердачное окно — там стоял Егор, он кивнул успокаивающе. Дескать, всё путём же, товарищи!
Заслышав шум работающих двигателей, Котов стал отступать — гибнуть от близкого взрыва он не собирался.
Но и не увидать редкого зрелища тоже было бы непростительно.
Колька-то смылся сразу, ему убийственное действо было ни к чему, а он…
Степан подбежал к двум большим тополям в обхват и скрылся за ними. Ещё немного — и мимо проехал броневик.
«Фиат-Ижора» малость снизил скорость, выезжая на Казанскую, а за ним следом подкатывал легковой «Руссо-Балт», прикрытый сзади ещё одним бронеавтомобилем.
Котов плотно зажал уши, уже во время этого немудрёного движения замечая некие странности.
«Руссо-Балт», словно чуя зреющую смерть под собою, наехал передними колёсами на незримую линию — и тут же дал газу, да так, что покрышки взвизгнули, аж задымились.
Автомобиль буквально прыгнул вперёд, рванулся к Казанской, а броневик, следовавший за ним, наоборот, затормозил.
Что-то разладилось, что-то пошло не так, да только ничего поправить уже было нельзя — Мурлычёв крутанул подрывную машинку…
Переулок вздыбился горбом, разбрасывая булыжник, выворачивая пласты земли, и оглушительный грохот расколол воздух.
Бешеное жёлтое пламя рвануло к небу, поднимая кучу земли, вышибая стёкла в окрестных домах.
Тополя, прикрывавшие Котова, ощутимо качнулись, затрещали, ломаясь, сучья, а потом начался дождь из мёрзлых комков земли и булыжников.
«Руссо-Балт» отнесло по улице и перевернуло, а оба броневика открыли пулемётный огонь по чердаку аптекарского магазина.
Тут же, откуда ни возьмись, появились полицейские и жандармы. Двое провели Спирина, согнутого в три погибели и сипло матерившегося.
А вот и ещё одна парочка потащила Мурлычёва — председатель Донкома обвисал на крепких руках держиморд, закидывая окровавленное лицо.
Котов сглотнул всухую. Их предали!
Всё было зря, зря они не спали всю ночь на Рождество!
Из перевёрнутого «Руссо-Балта» вылез офицер и побрёл, хромая.
К нему тут же бросился жандарм, спрашивая, видимо, не ранен ли. Офицер покачал головой.
Так и машина Корнилова, выходит, была пуста!
Красные подстроили пакость белым, а белые их обыграли…
Ну и зачем было доводить до подрыва? Хотя…
Вот именно! Сейчас же все газеты поднимут крик, требуя наказать «красных извергов»! И будут правы.
Степан усмехнулся — пора дёру давать, изверг…
Под прикрытием тополей, прижимаясь к забору, Котов нащупал две доски, которые он освободил ещё вчера ночью — план отступления надо продумывать заранее.
Мурлычёву он об этом плане, само собой, не докладывал. Зачем?
Спорить с Егором Котов не желал, а уж доказывать авантюрность и непродуманность покушения на Корнилова значило бы вызвать ненужные подозрения в свой адрес.
Если честно, ему просто всё надоело.
Степан пролез по ту сторону забора, пробежал по чьему-то вишнёвому садику, отпер калитку, попадая в соседний переулок.
И затерялся. Скрылся с места преступления.
Котову удалось, где пешочком, где на подводе, добраться до Нахичевана.
Там он решил сесть на поезд до Таганрога, а то и до самой Горловки, нынче оказавшейся в глубоком тылу Белой армии, наступавшей на Харьков.
А дальше будет видно. Перейти линию фронта — не вопрос. Другое дело, как ему потом-то быть.
Больше всего Степану хотелось вернуться в родную деревню, откуда и мать, и отец подались в Москву на заработки.
Котов зажмурился от воспоминаний.
Почудилось даже, что в нос пахнуло запахом растёртого в пальцах листа смородинового, сохнувшего сена, распаренного веника в баньке, хлеба, испечённого на поду русской печи, парного молока…
Господи, да какая классовая борьба, какая дурацкая революция сравнится с этим!
Избёнка их, наверное, сгорела давно или занята кем.
Да это неважно. Что он, безрукий вовсе?
Выстроит новую, пятистенок.
А печь ему дед Трофим сложит. Ежели жив ещё старик…
77
В нашей реальности ограбление «ростовского сейфа» было удачным — тогда украли драгоценностей на 3 миллиона рублей (сумма по тем временам колоссальная). Причём польские грабители взяли с собой только бриллианты, оставив в подвале несколько мешков с золотыми оправами. Как мусор.