Верховный правитель Российского государства генерал Корнилов резко раскритиковал планы Антанты.
Лавр Георгиевич готов рассмотреть возможность предоставления независимости Привислинскому краю[81] при одном непременном условии: никакие иные территории не должны отторгаться у Германии и Чехословакии, чтобы быть присоединёнными к Польше.
«Как только мы прогоним Войско польское с русских земель, — заявил Л. Корнилов, — войдём в Варшаву и повесим Юзефа Пилсудского, независимость будет Польше предоставлена. Нам не нужен народ в границах Российского государства, питающий изменнические чувства».
Уже рассвело, когда 1-й батальон дроздовцев стал сгружаться на полустанке под Харьковом. Затянулось наступление. Чуть ли не месяц белые шли с боями, пока не вышли к харьковским окраинам.
Холодные туманы прятали белые хаты и плетни, паровозные свистки доносились глухо.
Котов закинул на плечо ремень ППТ и спрыгнул на щебенистый откос.
— Стройся! — раздался зычный голос Семёна Лучникова.
Степан мельком оглядел себя — сапоги начищены, пряжка сияет, шинель, гребнистая «каска Адриана»… Хоть щас в бой.
Круглые часы на крохотном дощатом вокзальчике показывали ровно шесть.
Полковник Туркул снял фуражку, перекрестился. И отдал приказ наступать.
Множество подвод уже ждало бойцов 3-го генерала Дроздовского полка, но Сорока послал свой взвод садиться в грузовики — машинам он доверял больше.
На «Руссо-Балте» — пятитонке, «обутой» в непривычно широкие шины, напяленные на стальные, а не деревянные колёса, тента не было, да оно и к лучшему.
Утро прохладное, а так хоть солнышко согреет. И видимость лучше.
Неподалёку ординарец Макаренко подвёл полковнику Туркулу его Гальку, молодую гнедую кобылу с белыми «чулочками» на нервных ногах, и Антон Васильевич запрыгнул в седло.
— По машинам! Шереметев, тебе что, особое приглашение нужно?
— Никак нет! — пропыхтел Граф, взбираясь на высокий борт «балта».
Степан поглядел — капитан Иванов уже гарцевал на очередной коняке, страшненькой кляче, и стукнул по кабине.
— Трогай!
Заворчав мотором, грузовик покатился.
Проезжая мимо командира, Котов услыхал ответ Иванова на весёлые замечания офицеров касаемо статей коня:
— Я быстгых коней не люблю, я не кавалегия-с. Я пехотный офицег!
Грузовые «балты» и «бенцы» ехали неторопливо, дабы не слишком обгонять тачанки.
Поодаль серой ставшей на колёсные пары крепостью двигался бронепоезд «Иоанн Калита». Впереди, по разбитому тракту, наступала вторая рота.
Внезапно за тополями у дороги застучал частый огонь. Грузовики остановились.
Рядом с «балтом» очутился полковник Туркул верхом на Гальке, танцевавшей на месте.
— Капитан Иванов! Наступать на противника правее тополей!
Показался раненый пулемётчик второй роты, поручик Гамалея, с ППТ через плечо. Рукав его кожаной куртки был разрезан, бинты сочились кровью.
— Наседают, и довольно круто, господин полковник! — Гамалея расплылся в улыбке и тут же скривился от боли.
— Четвёгтая гота!
Бойцы тут же посыпались с машин, стали сбегаться, строиться, громко перекликаясь.
— Гота! Шагом магш!
А стрельба ведётся всё пуще, словно обе противоборствующие стороны решили сжечь побольше патронов.
Прискакал полковник Туркул и наорал на капитана Иванова:
— Какого чёрта вы прёте так медленно?!
— Это не я пгу медленно, — ответил командир четвёртой роты, оттягивая поводья своего одра, живо заинтересовавшегося Галькой, — это втогая гота медленно пгёт впегеди меня…
— Чёрта лысого там вторая рота! Там большевики!
— Большевики?
Произошло неприятное — четвёртая рота наступала в затылок второй, а вышла прямо на красных! Вот они, саженей за полтораста.
Такое случается в манёвренной войне, «слоёный пирог» выходит — красная цепь втянулась между второй и четвёртой ротами.
Бойцы РККА открыли беспорядочную стрельбу, с фланга захлестал пулемёт. Дроздовцы срывали с плеч ручные ружья-пулемёты (уже заходило в народе лаконичное «автомат») и отвечали короткими очередями.
— Четвёгтая гота, с Богом, в атаку!
Котов, стреляя экономно, перебежал под защиту могучих тополей. Взвод почесал следом.
Цепи красных таяли под автоматическим огнём, а после и пушки капитана Гулевича заговорили, выкашивая неприятеля шрапнелью.
— Во-оздух! — взвился крик.
Степан глянул в небо — от Харькова в их сторону летело пять или шесть аэропланов «Де Хевиленд» — лёгких бомбардировщиков.
Аппараты так себе, хрень летучая, но у каждого под нижними крыльями по восемнадцать пудов бомб.
Их прикрывала тройка истребителей «Сопвич-Снайп».
Стрекоча и гудя, отсвечивая яркими красными звёздами на плоскостях, «Де Хевиленды» налетели на позиции дроздовцев, строча из пулемётов «Виккерс» и скидывая бомбы.
— Ложись!
Упав на толстые, выпиравшие из земли корни тополей, Котов подумал, что это дерево — счастливое для него. Уже второй раз спасает от осколков…
Землю основательно тряхнуло взрывом трёхпудовки, посыпались камешки и комки, визжащий осколок чиркнул по стволу тополя.
Степан перевернулся на спину и пустил очередь по «Де Хевиленду», кренившемуся в боевом развороте.
Откуда-то со стороны сгрудившихся автомобилей зататакал «Эрликон», выцеливая аэроплан.
Тот летел низко, а пулемётчик имел опыт — авиадвижок «Паккард Либерти» задымил, аппарат словно споткнулся о воздух и вошёл в штопор, скрываясь за рощей.
Вскоре оттуда поднялось копотно-красное облако и донёсся негромкий звук разрыва.
А бомбы продолжали падать, противный запах тротила всё сгущался.
— Где наши?! Т-твою мать…
— Летят, летят!
С юга приближался авиаотряд истребителей С-30.
С виду они были похожи на «Сопвичи», однако намётанный взгляд лётчика сразу выхватывал разности — на «Сопвичах» оба крыла были одинакового размера, а на «Сикорских» нижнее имело меньший размер, да и межкрыльевых стоек насчитывалось всего две. Получился полутораплан.
С-30 тоже был обтянут полотном, но конструкция у него была металлическая, сварная, значит, прочная, не чета деревянным «Сопвичам».
Самое же главное «отличие» скрывалось под заострённым капотом «тридцатки» — 12-цилиндровый двигатель в пятьсот с лишним «лошадей».
«Сопвич» в час не мог и двухсот вёрст одолеть, а С-30 легко выдавал триста.
«Тридцатки» набросились на «Снайпов», как ястребы на раскормленных уток.
Треск пулемётов доносился до земли несерьёзным звучком, но глаза видели иное — пули рвали «Сопвичей», раздирая хлипкие деревяшки и ткань. Щепки и обрывки так и летели «по закоулочкам».
Кувыркаясь, свалился вниз первый краснозвёздный истребитель. Другой описал вираж, да так и грохнулся, пересёкшись со струёй свинца.
Третий решил драпануть, и пулемёты разнесли ему хвост.
Готов, приложился…
Стрелки с «Де Хевилендов» палили по «Сикорским», но тех, вёртких и быстрых, трудновато было взять в прицел.
Вот один из «тридцатых», завывая мотором, спикировал и сразу, выворачивая вверх, застрочил с обоих пулемётов, вколачивая «гостинцы» в подбрюшье «Де Хевиленда».
Такой «подарочек» бомбовоз не переварил, грохнулся.
Остальные дружно повернули к Харькову.
«Тридцатки» потянули следом, и воздушный бой сместился к северо-востоку.
Котов только головой покачал.
Отличные машинки! Просто замечательные! Одно плохо — «тридцатых» на всю Белую армию всего один авиадивизион «насочиняли», а это где-то тридцать шесть машин. Или сорок.
Всё равно мало.
— Отходим!
Мимо прошагали бойцы из третьей роты, такой же солдатской, как и четвёртая. Ею командовал штабс-капитан Извольский.
Один из солдат, бывший красноармеец, опираясь на винтовку, как на костыль, доскакал до отступавшей цепи.