— Вперёд! Дорожка.[92]
Проехавшись вокруг села, покуролесив на его улицах, на станции, танки заняли круговую оборону у складов и товарных эшелонов. Снаряды и патроны нужного калибра, бочки с бензином, отмеченные трафаретным «BP»,[93] махом грузили в поданные грузовики, пока пехота носилась по вагонам и между, отстреливая красноармейцев, — треск ружей-пулемётов раздавался со всех сторон.
Изредка щёлкали винтовки противника, но эти одиночные выстрелы тонули в коротких, злых автоматных очередях.
— Юнус! Передай всем, что отходим!
— Понял, сердар!
Построившись в колонну, Отдельный мотострелковый батальон особого назначения — ОМСБОН — покинул разгромленную станцию, кружным путём возвращаясь на базу.
Прошло три дня. Бойцы ОМСБОНа, совершая рейды, натыкались на группы окруженцев, уцелевших после боёв и прочёсывания леса карателями — по пять, десять, двадцать человек из 75-го пехотного Севастопольского полка, из 60-го Замостского пехотного, из 83-го пехотного Самурского.
На самом-то деле полки эти числились по Русской Императорской армии, которую ещё надо было воссоздать в полной славе и силе — ну ежели и не Императорскую, то хотя бы Русскую, как предлагал барон Врангель.
Однако знамёна сих полков были переданы подразделениям Днестровской армии, стало быть, те имели полное право именоваться по старым номерам и названиям.
Иной раз маленькие отряды дроздовцев или донцов сами выходили на ОМСБОН.
Так случилось и на четвёртый день, когда весь батальон решено было переместить в более глухие места.
По дороге начался дождь, пехота промокла, да и сам Авинов, выглядывавший по пояс из башенного люка Т-13, тоже порядком вымок.
Не из солидарности со своими мотострелками (ещё одно слово из будущего, всплывшее в памяти), а потому, что смотровые щели были недоработаны — косой дождь их заливал, всё расплывалось за стеклом.
Тут-то всё и началось. Очень вовремя снялись колонны ОМСБОНа — им наперерез двинулись бойцы 7-й Украинской советской дивизии из армии Уборевича.
Выйдя во фланг белогвардейцам, они открыли пулемётный огонь. Сверху хлестал холодный ливень, справа — горячий свинец.
— Четвёртая рота! — проорал Авинов, отплёвываясь. — Заходите красным в тыл и на правый фланг! Юнус, передай всем: беглый огонь осколочно-фугасными!
— Четвёгтая гота, — послышалась команда, — с Богом, в атаку!
Капитан Иванов уже успел реквизировать у буденновцев очередного «росинанта» и теперь гарцевал, поднимая своих, коих осталось у него человек сорок.
Танки разворачивали пушки, когда бронеавтомобили, залепленные вихрями грязи, пошли косить из пулемётов всё, что шевелилось за деревьями справа.
А тут и трёхдюймовки ударили — плотно, туго, мощно.
Оранжевые вспышки в чащобе полыхали за серой завесой дождя, словно зарницы.
Бойцы второй и третьей роты, мокрые, изгвазданные в глине и хвое, пошли в атаку с глухим «ура», гасившимся дождём.
Неожиданно на дорогу выскочили советские стрелки, цепью бросились к танкам с винтовками наперевес.
Только Авинов хотел скомандовать Юнусу, чтобы тот приветил красных из лобового пулемёта, пока те связкой гранат не угостили Т-13, как из цепи донёсся заполошный, отрывистый крик:
— Господин капитан! Господин капитан!
Кирилл опустил маузер, глядя на мокрые лица людей, окруживших танк, на мятые фуражки с красными звёздами, на дымящиеся шинели, пахнущие банными вениками.
— Господин капитан, не стреляйте, господин капитан…
— Да чего же мы его господином капитаном! Сам-то уже подполковник.
— С лазарету мы! На поправку уже шли, а тут большевики. Стрелять нас не стали, сразу в ихнюю советскую дивизию законопатили…
Тут-то и у Авинова всё сложилось.
Полковник Туркул никогда не загонял в чужие тыловые лазареты больных своего батальона.
У дроздовцев были свои особые полковые лазареты, куда партиями, с доктором и сестрой, отправляли тифозных, чтоб не валяться им на вшивых вокзалах и эвакопунктах, в нетопленых скотских вагонах.
Вот один из дроздовских лазаретов и попался в руки красных.
Но самое поразительное, даже трогательное, укреплявшее веру в человека, заключалось в ином — почти все выздоравливавшие солдаты были из бывших красноармейцев, деливших палату с сорока офицерами, и никто из нижних чинов и рядовых не сдал «золотопогонников».[94]
Двое стрелков, словно и не рвались снаряды, ломая деревья и хребты, не трещали пулемёты и ППТ, сели прямо на гусеницу, облепленную грязью, порылись в вещевых мешках и надели оба малиновые погоны.
94
Об этом случае рассказывает генерал А. В. Туркул в своих мемуарах. Описание дано со слов его превосходительства.