– Почнем, бояре… – сказал Улеб.
Все согласно кивнули.
– Тогда я первым слово возьму, по старшинству, – сказал Буривой и кашлянул. – Ропщут карелы, конунг. Не по чести ты их прижал! Почто дань нарастил? Сдали тебе меха по зиме? Сдали! Хорошие шкурки? Да одна к одной! Зачем же лишнее брать?
Улеб нахмурился и раздельно сказал:
– Мерянам или весинам я подати не увеличил. Сказать, почему?
– Сказать! – задиристо молвил Буривой.
– Потому что они сами соболей да горностаев бьют! – с силой выговорил Улеб. – Это их добыча. А карелы твои нагличают! По всему Северу рыщут, по дешевке меха скупают у биармов да у лопарей. Сами же и везут потом к све‑ям или к саксам, торгуют, нам цену сбивая. Негоже так!
– И что?! – повысил голос Буривой. – Разве они крадут те меха? Или силой у биармов отнимают? Все по чести да по совести! И везут они те шкурки продавать на своих же лойвах, кнорров ваших не занимают. Что тебе не по нраву?
– В единых Гардах, – проговорил Улеб, сдерживаясь, – и власть едина, и правда.[36] Как я сказал, так и будет.
– Не будет! – возопил Буривой. – Пока я на княжении в Кирьялаланде,[37] обдираловке быть не позволю!
– Что, княже, – сощурил глаз Улеб, – из общей лодьи желаешь в лойву пересесть?
– Желаю! Считай, уже пересел!
– Ай, молодец! – Злая насмешка искривила Улебу губы. – Вот только, далече ли уплывешь? А защищать ту лойву кто станет?
– Да уж как‑нибудь справимся! – высказался Буривой в запале.
– Думай, что говоришь, – сердито сказал Аскольд. – Карелы в охоте смекают, а к войне они не годны. А ежели датчане явятся? Рагнар Кожаные Штаны[38] давненько на Кирьялаланд облизывается!
– Пусть только попробует, – пробурчал Буривой. – Живо языка своего слюноточивого лишится!
– Дурак ты… – с сожалением сказал Аскольд.
Буривой вздернул седую бороденку, засверкал глазками.
– Так мне ждать подати али как? – тяжело спросил Улеб.
– Али как! – ответил Буривой, как отрубил.
– Тогда проваливай! – рявкнул Улеб. – Греби в своей лойве наособицу и подмоги не жди. Ни одного варяга в помощь не дам!
Буривой поднялся, выпрямив, как смог, сутулую спину, и пошел вон. На пороге гридницы он обернулся и процедил:
– Обойдемся!
Ненадолго в гриднице зависла тишина, хмурая и неловкая. Только Вадим чему‑то улыбался, словно радовался непорядкам.
– Глупость какая… – пробормотал Аскольд.
– Да уж… – буркнул Улеб.
– Это не дело! – решительно заявил Лидул. – Отломить такой ломоть от общего пирога…
– Кирьялаланд – не вотчина Буривоя, – возразил Улеб, – не он там правит, а кунингасы. Это их жадность говорила на кругу, а не князь! А мы подождем… До осени. Ежели не образумится до того времени, придем и спросим. По‑свойски!
– Пора самих биармов под руку подвести! – крикнул с места Шаев. – А как станут они нам дань платить, вот тогда карелы трижды подумают, прежде чем союз с нами рвать!
– Верно говоришь, Шаев, – кивнул Улеб. – Вот и займись! Собери лодей десять, да пройди по Онеге до Гандвика.[39] В Вину зайди, осмотрись там, урядись с биармами насчет дани и не забудь им хороший товар предложить. Биармы‑то железа не знают, а ты им и выставь ножи, да топоры, да наконечники. Они тогда живо от карел откачнутся!
Бояре довольно захохотали.
– Правильно! – закивал Антеро. – Карелы‑то всякую дрянь биармам спихивают, а мы с ними по‑честному да по‑хорошему.
– Так тому и быть, – подвел черту Улеб.
Тут за окнами поднялся переполох, визги пошли да оханья. Аскольд метнулся к окну и высунулся наружу.
– Чего там? – глухо донесся его бас. – Да ты что?!
Сэконунг обратил к почтенному собранию радостное лицо и воскликнул:
– Гости к нам жалуют! Рюрик со свитой.
– Да неужто? – обрадовался Улеб и соскочил с места.
Бояре заволновались.
– Пошли глянем!
– А то!
– Чего сидеть, князья?
– Подъем!
Живописной толпой ярлы, кунингасы и прочее княжье повалили наружу. Перед воротами остепенились и вышли на берег солидными людьми.
Народу на берегу собралось – море. Люди оживленно переговаривались, спорили, смеялись, девки прихорашивались, а парни всё плечи разворачивали да пыжились. Рорик, сын Регинхери, рейкса вагирского, правителя Вендланда,[40] был фигурой известной. Его варяги, прозванные тиграми моря, наводили страх на купцов и воинов с Готланда и Курланда, торговые гости из Каупанга и Дорестада, Гамбурга и Бирки бледнели, завидев паруса со зловещим силуэтом сокола, падающего на добычу. То был Рарог, тотемная птица вендских рейксов. Пираты Рорика грабили всякие корабли, кроме гардских, а добычу свозили в Аркону, часть уделяя храму Свентовита. И ни Улебу конунгу, ни отцу его ни разу не приходилось долго упрашивать «тигров» сходить в поход сообща. Франков бить? Любо! Арабов колошматить? Давай!
– Идут! Идут! – закричали мальчишки на мысу.
Улеб конунг придвинулся к берегу поближе, испытывая непонятное волнение. Рорик, коего в Гардах прозвали Рюриком, – вот достойный преемник ему. Этот точно не подведет. Молод? Да. Горяч? Да. Но умен, но хитер, но как честью дорожит! А уж род его подревнее, чем у Скьолдунгов…
В устье Ала‑дьоги вплывали лодьи – черная, синяя с белым носом, сизая с красной полосой. По бортам щиты красуются, ряды весел размеренно блещут мокрыми лопастями, а драконы со штевней сняты – имеют венды уважение к богам гардских земель!
На корме черной лодьи стоял высокий молодой человек и махал снятым шлемом. Улеб конунг вскинул руку в ответ. Интересно, с чем пожаловал сын Регинхери? Не тот это человек, чтобы просто так по гостям шляться…
Забрякали сходни, и на причал соскочил Рюрик. Легко взбежав на травянистый пригорок, где глыбою вкопанной стоял Улеб, он отвесил поклон и сказал:
– Гой еси, конунг!
– И тебе поздорову! – важно ответил Улеб. – С чем пожаловал?
Рюрик вдруг покраснел, смешался, открыл было рот, но так ничего и не вымолвил, повернулся только и махнул рукой. Тут же четверо дюжих варягов снесли по сходням тяжелый сундук, окованный полосами железа, и поставили к ногам Улеба. «Так…» – похолодел конунг. А Рюрик, пылая ушами, отпер замок и поднял крышку сундука – на солнце заиграли радугой драгоценные каменья, заблестели жемчужины, крупные, как винные ягоды, брызнуло желтым отливом маслянистое золото.
– Это – мунд за невесту, – хриплым голосом произнес Рюрик. – Отдай за меня Ефанду, конунг! Любую службу сослужу, что ни попросишь – сделаю.
Улеб подбоченился. Был ли он рад в этот момент? Скорее, растерян и ошеломлен. Всякий отец, растивший дочь, знает, что рано или поздно явится к нему некто молодой и прыткий и уведет его «маленькую» со двора. И все равно, женихи застают отцов врасплох…
– А любить будешь? – сощурился Улеб.
– Вечно! – с жаром воскликнул Рюрик и покосился мимо конунга.
Улеб поглядел в ту же сторону.
– Выходи, выходи, давай… – сказал он с ворчаньем и прикрикнул: – Ефанда!
Девушка, опустив голову, вышла из толпы подружек, хихикавших и шушукавшихся. «Статная какая… – залюбовался Улеб. – А груди уж больше материных налились! Ишь ты ее…»