– Конунг! – почтительно склонился стурман. – Прибыли свободные ярлы! Арт Одноглазый сын Хравна на лодье «Акула», Даль Толстый сын Ульвара, тот самый, что на тинге поколотил берсерка Эгиля, приплыл на двух лодьях. Альф Готский сын Вифила, на трех. Гейр Ливонский сын Хакбьярна…
– Дюк Славянский на месте? – перебил его Эйрик.
– Да, конунг, – почтительно склонился стурман. – Дюк Славянский сын Хилвуда сына Келагаста привел своих людей на трех лодьях и поит их со вчерашнего дня…
Эйрик расхохотался.
– Узнаю Дюка! – воскликнул он. – Кто еще пожаловал?
– Уббе Фризский сын Гудлауга, – торжественно продолжил стурман, – Греттир Викский сын Эринмунда… С Греттиром людей мало явилось, зато на четырех кораблях.
– Добавим! – кивнул Эйрик.
– Торольв Стабборнский сын Спьяльбуда пожаловал, – продолжал стурман, – на лодьях «Арвак» и «Альсвинн», Громар Крестьянин сын Фрейгейра на своем «Морском вороне»… И… И все. Пока.
– Ледунг[53] объявлен? – деловито спросил Эйрик.
– Да, конунг. Всем лендрманам я послал по стреле, и каждый из них оказался послушен твоей воле. Больше всего хускарлов выставил Андветт из Бирки – пятьдесят дюжих молодцев!
– И много набралось воинства?
– Три раза по десятку сотен!
– Отлично, Хродвисл! Прикажи трубить поход. Аустрвег ждет нас, Хродвисл!
Стурман весь расцвел радостной улыбкой и сбежал на берег. Эйрик подошел к борту «Рыжего Змея». Пристань бурлила, переполненная викингами. Кто познатней да побогаче, явился ко двору в бирни – длинных кольчугах до колен, а основная масса щеголяла в кожаных подбитых куртках с нашитыми пластинами из железа или бронзы. Иные были в круглых шлемах, ополченцы носили на нечесаных и нестриженых головах кожаные шапки.
Больше всего в толпе качалось копий, мечи блистали куда реже. Часто сверкали лезвиями боевые секиры на длинных рукоятках. Гремели щиты. Лязгали, сцепляясь, копья‑крюки и копья‑топоры. Грюкали бортами десятки драккаров, тесно поставленные у приглубого берега.
Эйрик даже глаза зажмурил, погружаясь в эти волнительные звуки, предвещавшие битву. Скоро, очень скоро затрубят рога, и вся эта Сила, покорная его власти, двинется на восток – рубить и жечь, копить добычу и славу!
Хрипло завыли рога. Викинги на берегу взревели, бряцая оружием, и повалили на драккары. Полторы сотни лучших из лучших уже взошли на палубу «Рыжего Змея». Они ждали. Эйрик Энундсон положил ладонь на рукоять своего меча, носившего имя Грамр, что значило «Неистовый», сжал ее и выдернул клинок из ножен. Он любил свой меч и относился к нему с нежностью и трепетом, коих не дожидались от него женщины. Меч для викинга – не орудие убийства, а драгоценный товарищ. Железо и огонь совокупились, чтобы родить клинок. В лезвие его вселялся яростный дух войны, терзаемый жаждой убийства, и истинный викинг ублажал свой меч, поил его горячей кровью…
– Вперед, ярлы! – взревел конунг. – Вперед, грид! Вперед, ледунг!
Крики восторга слились в могучий рев, разносясь над водами. Война началась.
Шесть десятков лодий вывел в поход Эйрик Энундсон. Черные вороны корчились на парусах и завитые в узел змеи, молоты Тора и колеса Ирмина, верховного бога саксов. Могучую грудь Эйрика конунга распирало гордостью и злым торжеством. Железной бороной пройдет его войско по землям гардским, сравняет с травой их хваленые крепости, выкосит варягов и пожнет великую славу!
– Подходим! – заволновались на носу корабля.
«Рыжий Змей» шел мелким Хольмским заливом. К северо‑западу зеленели растрепанные сосны и угрюмо серели мшистые скалы, обрамлявшие устье Вуоксы.[54]
Драккары медленно перестроились, по одному втягиваясь в прозрачную реку. Ветер переменился, и викинги сели на весла.
Вуокса раздвинула берега – две стены елей и сосен. Кое‑где, по урезу воды, шелестел камыш. И вот за очередным поворотом очертились стены Кирьялаботнара. Крепость стояла на пригорке, на мощном валу, сложенном из камней и целых валунов. Круглая в плане, фортеция была огорожена частоколом из бревен в обхват, а еще выше поднимались шесты с выбеленными дождем черепами – коровьими, медвежьими и человечьими.
– К бою, – спокойно сказал Эйрик, сдерживая азарт.
Драккары устремились к берегу, шурша камышами, и сотни викингов молча перепрыгивали через борта, уберегая от воды топоры и мечи.
Сонный карел возник между заостренных бревен и ошарашенно вытаращился на огромное войско. Он уже раскрыл рот, чтобы поднять тревогу, но меткий дротик‑ангон пробил карелу грудь, обрывая жизнь.
– На штурм! – заревел Эйрик, и вся рать подняла крик и вой, кинувшись на стены Кирьялаботнара.
За верхом частокола замелькали головы защитников, но напор был куда сильнее вялой обороны. Викинги с ходу бросали лестницы на стены и махом взлетали по ним до самого верха, прорубая себе вход сквозь кровь и кости, железо и кожу.
Громадное бревно, подхваченное на руки, стало тараном. С ревом и руганью викинги сорвались с места, удерживая таран, и ударили по толстым воротам. Лесины жалобно заскрипели.
– Отходим! Разбег… взяли!
– У‑у‑у!
– А‑а‑а!
– О‑о‑о!
С третьего удара сорвалась левая створка ворот, и викинги ворвались во двор. В кругу крепостных стен стоял всего лишь один «длинный» дом и несколько клетей, по двору металось с полсотни карел без броней, даже кожаных доспехов не было на них, а руки оборонявшихся сжимали старинные мечи эпохи Меровингов.
– Бей финнов! – заорал Даль Толстый и первым показал пример, рубанув карела в длинной рубахе с богатой вышивкой. Выбеленная тканина щедро окрасилась кровью.
– Бей! Бей!
– Спалим осиное гнездо!
– Га‑га‑га!
– Орм! Тащи факел!
Крепость пала. Вуокса была открыта – входи, бери, что хочешь! И викинги тут же воспользовались предоставленной возможностью – наведались в карельскую деревню, тулившуюся к Кирьялаботнару со стороны леса. «Ясени» врывались в избы, зверея от вседозволенности, и рубили всех подряд: немощных старцев и стариц, малых отроков и отрочиц, юнышей и юниц. Впрочем, нет, для девиц делалось исключение – их сначала насиловали, а уже потом закалывали. Парней убивали сразу. А как же? Вырастет воином, придет да стребует должок! Еще чего не хватало…
Эйрик конунг прошелся по деревне, слушая женский вой, стоны умиравших мужей, девичьи крики, и мягко улыбнулся. Война! Он снова в деле, и руки его сильны, и глаз зорок! Держа в руке меч, он подошел к длинному дому, выходившему на маленькую площадь посреди деревушки, где рос священный дуб. Банда славян, приведенная Дюком, как раз вешала на суку местного жреца, седобородого карела, крепкого и статного. Карел молча и яростно вырывался, тщетно призывая Ильмаринена, а славяне, похохатывая, накидывали ему на шею веревку.
– Нет! – заверещал молодой ломкий голос, и из длинного дома выскочила девушка зим пятнадцати‑шестнадцати, но уже с весьма заметными округлостями, с телом тугим, налитым здоровьем и женской силой.
– Стоять! – воскликнул Эйрик конунг, хватая девушку за талию. – А говорили, в деревне нет ничего ценного! – захохотал он. – А тут целый слиток «лохматого золота»!
– Пусти! – закричала девушка, трепыхаясь в железных объятиях Эйрика. – Дедушка!
– Прощай! – выкрикнул жрец. – Помни…
Он не договорил – славяне перебросили веревку через сук и дружно натянули ее, вздергивая карела, обрывая ему голос и саму жизнь.
– Дедушка! – застонала юница.
Эйрик сгреб юницу в охапку и потащил в ближайшую избу, длинный, приземистый дом, поставленный с краю леса. Кроватей тут не знали, но у всех стен тянулись широкие лавки, этого было довольно. Отложив меч, Эйрик рывком стянул с девушки рубаху и стал одной рукой лапать упругие груди, а другой торопливо расстегивать ремень на кожаных штанах. Девушку он швырнул на лавку и придавил коленом, чтобы не дергалась. Внучка повешенного казалась безучастной, как вдруг ее рука вцепилась в детородный орган свея, набравший твердости, и резко согнула его. Эйрика Энундсона резануло болью. Захрипев, он отшатнулся, хватаясь за член. Палящая боль еще сильнее хлестнула его. А девчонка скатилась с лавки, вскочила и с криком «Проклинаю!» убежала в лес, голая и босая.