Энрике склонился над ним, окровавленной рукой прижимая скомканный кушак к ране на его груди. Рефухио лежал без движения, под его глазами наметились глубокие тени.
— Он?.. — начала Пилар.
— Еле жив, — ответил Энрике.
— Отнесите его вниз. — Ее голос был тверд и четок. Разбойники, столпившиеся вокруг своего раненого главаря, посмотрели на нее, затем переглянулись. Балтазар кивнул. Они склонились над Рефухио и начали поднимать его.
— Осторожнее! — предупредила Пилар.
Они взглянули на нее снова, но промолчали. Священник, появившийся снизу, присоединился к ним. Желая помочь, он тихо стал рядом с остальными тремя. Просунув руки под лежащего, они подняли его и понесли осторожно вниз.
На борту корабля не было врача. Матросы при травмах или болезнях полагались на помощь тех, кто имел опыт в подобных вещах, или же лечились сами. Предполагалось, что пассажиры, если у них возникнет нужда во враче, поступят так же.
В монастыре, где содержалась Пилар, была одна сестра, которая по доброте своей, обнаружив в девушке склонность к этому, обучила ее врачевать раны, распознавать и выращивать целебные травы. Пилар не была уверена, что ее скромных знаний будет достаточно в сложившейся ситуации, но рассчитывать на кого-либо еще не приходилось.
Она приказала, чтобы Рефухио уложили на кровать в той каюте, которую им приходилось делить. Она послала Энрике на поиски рома или бренди, в то время как Чарро рвал единственную чистую простыню на бинты. Она собственноручно сделала подушечку из кушака Энрике, крепко прижав ее к ране. Когда она повернулась, чтобы попросить Балтазара принести миску морской воды, тишину прорезал отчаянный визг.
В дверях стояла Исабель. Приоткрыв рот, она безумными глазами впилась в лежащего на постели Рефухио. Подавшись вперед, она сдавленно зарыдала над окровавленным неподвижным телом. Балтазар схватил ее прежде, чем женщина подошла к постели, рванул ее к себе так, что волосы упали на красное, заплаканное лицо. Он грубо встряхнул Исабель:
— Прекрати причитать! Он еще не умер!
Исабель судорожно сглотнула, слезы струились у нее из глаз.
— Ох, — простонала она, дрожа, и кинулась на грудь к Балтазару, громко плача. Он обнял ее, утешая, неловко потрепал по спине, в его глазах застыли замешательство и боль.
Пилар чувствовала подступающий к горлу комок, но усилием воли она подавила рыдания. Сейчас было не время предаваться охватившему ее горю. Рефухио истекал кровью, ткань, которую она прижимала к его ране, промокла насквозь, ее пальцы были в крови. Нужно было что-то делать. Она должна была спасти Рефухио.
Чарро мог быть здесь очень полезен. Гасиенда его отца, по его рассказам, была далеко от города и от других поселений, и поэтому в его семье в случае необходимости все лечились сами. Когда Чарро был маленьким, он помогал своей матери лечить больных в импровизированном лазарете. Позднее сам лечил животных и пастухов, чаррос, получавших увечья от длинных коровьих рогов или калечившихся в колючих зарослях кустарника, называемого мескит, а иногда становившихся жертвами при разрешении споров с помощью ножей или стрельбы.
Пилар и Чарро вместе осмотрели рану, пытаясь определить, насколько она опасна. Пуля прошла слева направо через грудную клетку, сломав при этом два ребра, и застряла рядом с легким. Они извлекли бесформенный кусочек железа и промыли рану бренди, надеясь, что кровь, сочащаяся из раны, промоет ее там, куда они не смогли попасть. Затем, приложив сложенный подушечкой кусок ткани к груди Рефухио, они туго перебинтовали его. Рефухио был без сознания. Он дышал так тихо, что не было видно, как поднимается и опускается его грудь. Его руки расслабленно лежали поверх одеяла, ресницы отбрасывали на щеки густую тень. Твердо очерченные губы были бескровны и по краям отливали синевой.
Никто не уходил. Все сидели и ждали. Слезы Исабель утихли, теперь она только всхлипывала. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая, когда кто-нибудь кашлял или шевелился. Давно собиравшийся шторм налетел, подняв волны. Загремел гром, и хлынул дождь. Во тьме одиноко светил фонарь. Рефухио постарались устроить поудобнее среди свернутых одеял, чтобы смягчить толчки. Из-за качки его рана, почти переставшая кровоточить, вновь открылась. Целый час они снова и снова перебинтовывали его. Шторм постепенно улегся. Корабль уже не так яростно бросало из стороны в сторону, и кровотечение наконец прекратилось.
Пасмурный и бурный день прошел. Сомкнутые веки Рефухио то и дело подрагивали, а пальцы сжимались, словно вспоминая рукоять шпаги.
На закате жаркое субтропическое солнце, показавшись наконец из-за туч, уничтожило туман и остатки облаков. Его красно-оранжевое сияние хлынуло в каюту, оживив их всех. Мужчины по одному потихоньку выходили из каюты, чтобы подкрепиться и глотнуть свежего воздуха, но быстро возвращались.
Они узнали, что большинство раненых матросов скончались и что повреждения, нанесенные кораблю, невелики. Рассказали, что молодая жена торговца истерически требовала возвращения в Испанию и, получив отказ, в раздражении злобно ругала всех и вся.
Донья Луиза явилась в каюту ближе к ночи. В ее взгляде мелькнула жалость, когда она увидела Рефухио. Рука сжимала кружевной платочек.
— Я не могу поверить в это. — Ее голос дрожал. — Можно подумать, он мало вынес в жизни. Если бы он не был столь безрассудно смел… Ах, но тогда он не был бы Львом, правда ведь? Но это такая потеря, такая огромная потеря.