Пилар проглотила сухарь и пристально посмотрела на девушку.
— А кого это касается?
— Конечно, я понимаю, тебя злит, что я вмешиваюсь. Но я ведь желаю тебе только добра. — Исабель мяла в руках то, что осталось от ее собственного сухаря, и бросала крошки птицам, которые порхали поблизости. Потом она продолжила: — Я думала, он небезразличен тебе. Так, по крайней мере, казалось, когда мы плыли на корабле.
— С тех пор много воды утекло.
— Но что теперь? — настаивала Исабель.
— И ты еще спрашиваешь? Сначала пожар, потом река, теперь вот дон Эстебан и апачи. На разные нежности нет ни времени, ни сил.
— Но если бы ничего не мешало, как бы ты поступила?
— Да что тебе за дело? — Пилар слегка занервничала. — Кроме Рефухио, для тебя на всем белом свете никого не существует. А мои чувства никого не волнуют. Почему ты считаешь, что если жизнь волею случая свела нас с Рефухио вместе, то я должна все бросить и только тем и заниматься, что ублажать его в постели?
— Да я не об этом! — воскликнула Исабель с упреком. — Понимаешь, ему просто кто-то нужен. И нужна ему ты.
— Что-то не заметно, чтобы он в ком-то нуждался, тем более во мне.
— Ошибаешься. Ты спасла ему жизнь на корабле. Ты возродила в нем само желание жить.
— Не смеши меня. Моя заслуга заключается только в том, что я помогла ему одолеть болезнь.
— Вот как? Нет, на самом деле все гораздо сложнее. Не знаю, как тебе это удалось, но ты сделала его совсем другим человеком, не таким, каким он был раньше. Я уже как-то говорила тебе, что он очень раним, хотя стыдится это показывать, поэтому и притворяется таким суровым и черствым. Но это для него своего рода самозащита. Смерть отца и сестры была для него тяжелым ударом. Много лет он был отравлен своим горем. И только тебе удалось растопить лед его сердца, но именно из-за этого жизнь его уже несколько раз висела на волоске. Ты не можешь его бросить просто так.
— Да кто ему еще может понадобиться, если он имеет такую ревностную защитницу в твоем лице?
— Даже не знаю, что тебе сказать. Мне всегда хотелось думать, что Рефухио не позволяет себе влюбиться в меня, заботясь о моем благополучии. Ведь враги могли бы захватить меня и использовать в качестве приманки, чтобы завлечь Рефухио в ловушку. И потом, ему нечего было предложить мне взамен моего чувства. У него ничего не осталось, даже его имя втоптали в грязь. Иногда я говорила себе, что просто недостаточно сильна, чтобы бороться за его любовь. Но горькая правда заключается в том, что он никогда не будет чувствовать ко мне то же, что я чувствую к нему.
И столько муки было в бесхитростных словах девушки, что в душе Пилар всколыхнулись жалость и сострадание. Но собственная боль тут же напомнила о себе.
— А ты не считаешь возможным, — произнесла Пилар, — что ко мне он тоже совершенно равнодушен?
Исабель покачала головой:
— Вы делаете друг другу больно. Временами Рефухио бывает трудно понять, тем более простить. Он всегда с такой легкостью приносит себя в жертву ради других, что кажется, будто это ему ничего не стоит. Но это только видимость. Поэтому я очень тебя прошу, не обижай его.
Исабель говорила так убедительно, что Пилар на мгновение забыла, что перед ней человек, прославившийся своим умением сочинять разные небылицы. Исабель жила в мире собственных фантазий и часто выдавала желаемое за действительное. Поэтому глупо было бы верить ей сейчас, хотя Пилар поймала себя на мысли, что ей отчаянно хочется поверить в это. Но нет, нельзя поддаваться слабости, решила про себя Пилар, а вслух сказала:
— А как же Балтазар? Думаешь, он не замечает того слепого обожания, с которым ты относишься к Рефухио. Разве ты не видишь, как он мучается из-за этого?
— Все я знаю, но ничего не могу поделать. Я не просила Балтазара любить меня и не виновата, что так получилось.
— Ты могла бы исправить положение, если бы перестала рассказывать каждому встречному о том, как тебя спас Рефухио.
— Но он меня действительно спас! — возмутилась Исабель.
— Так ли? Может, ты, по своему обыкновению, это выдумала? А если и правда, зачем постоянно твердить об этом прямо в глаза Балтазару. Пощади, по крайней мере, его чувства, если уж не можешь ответить, на них.
В глазах Исабель заблестели слезы.
— Я не нарочно. Так само собой выходит.
— Но Балтазару от этого не легче.
— Я знаю. Но иногда я так много болтаю только затем, чтобы Рефухио хоть на минуточку обратил на меня внимание. Ему это так же неприятно, как и Балтазару, но я ничего не могу с собой сделать.
Что ж, возможно, думала Пилар. Исабель просто нельзя было остановить, когда она заводила свою старую песню о подвигах Рефухио. Но это не могло заставить ее героя испытывать к ней что-нибудь, кроме жалости, смешанной с презрением. Но чего только люди не делают, чтобы хоть немного утихла тоска, подтачивающая и сжигающая их изнутри, не думая о том, к чему это может привести.
Ночь была удивительно тихая. Не слышалось даже воя койотов, только ветерок играл листвой деревьев. Новый месяц тонким бледным серпом висел в небе. Пилар долго не могла заснуть, но в конце концов задремала, прикорнув возле Рефухио.
Апачи напали на них на рассвете.
Они появились с первыми лучами солнца. Все члены отряда были уже на ногах и занимались кто чем. Чарро и Энрике седлали лошадей, Балтазар навьючивал поклажу на мулов, стреноженных на ночь, чтобы не убежали. Три женщины сворачивали в тюки немудреные постели, Висенте чистил кастрюлю с длинной ручкой, в которой обычно готовили еду. Рефухио был в седле и гарцевал в некотором отдалении. Это он заметил индейцев, темные силуэты которых были четко видны на фоне утреннего неба. Рефухио немедленно помчался обратно в лагерь. План действий на случай опасности был давно продуман до мельчайших деталей. Едва Балтазар увидел Рефухио, скачущего назад во весь опор, и услышал его крики, предупреждающие о случившемся, он схватил мушкет и пристрелил одного из мулов. Другого мула достал пулей Чарро. Тела убитых животных сдвинули вместе, а между ними положили громоздкие вьючные седла. Получилось нечто вроде бастиона. Пилар и Висенте быстро вытаскивали из тюков лучший порох и пули, Балтазар перезаряжал мушкеты, Исабель готовила перевязочный материал на случай, если кто-то будет ранен. Когда с приготовлениями было покончено, все поспешили укрыться в наспех построенной «крепости».