Снайпер тоже смотрел, но не на разлагающиеся матрицы, а на те, что лежали в своих автоклавах, окутанные зеленым туманом. Шла фаза воспоминания, как назвал ее Кречетов. Тела принимали форму, которая была запрограммирована в исходной клетке-доноре. И выглядело это странно. Слишком фантастично даже для Зоны, полной самых разнообразных чудес.
Одна из матриц раздавалась вширь и в длину, грозя раздавить автоклав изнутри стопами и головой. Это казалось вполне реальным, ибо на теле матрицы уже видны были практически сформировавшиеся части старого экзоскелета, при жизни его владельца намертво приросшие к телу.
Другая матрица, наоборот, стремительно ужималась в размерах. И не нужно было гадать, кто именно из нее получится, так как уже хорошо узнаваемы были выпирающие под белесой пленкой кокона большие уши и мордочка, странным образом одновременно похожая и на лисью, и на человеческую…
– Каждый раз не перестаю удивляться, – прогудел Кречетов. – Хотя осознаю́, что, по большому счету, атомы – это маленькие кирпичики, из которых можно построить что угодно. Главное, знать, как строить!..
В его механическом голосе слышалась нескрываемая гордость. Наверно, он говорил бы еще, если б с потолка не упала огненная капля. Упала – и разбилась возле ног Кречетова на крохотные фрагменты, продолжающие гореть.
Ученый инстинктивно сделал шаг назад и задрал кверху свой аквариум. Непонятно, чем он смотрел, так как в сосуде на его плечах глаз не наблюдалось, но среагировал быстро:
– Напалм! – визгливо, словно пилой по стеклу провели, воскликнул он. – Они залили зал сумм напалмом! Еще несколько минут, огонь просочится через потолок, и все здесь сгорит к чертям! Бегите!!!
Он ринулся к контейнеру, в который сунул половинку академика Захарова, схватил его своими лапищами, выдрал из пола и помчался куда-то в глубь зала.
– Наверно, он очень хочет жить, – задумчиво сказал Томпсон, глядя ему вслед. И произнес он это голосом человека, который искренне удивляется людям, имеющим такие странные желания…
Потолок набухал огнем. Жидкое пламя просачивалось сквозь щели перекрытий – а может, и прожигало их. Напалм бывает разным. Например, пирогели способны прожигать даже металл, достигая температуры порядка тысячи шестисот градусов…
Я смотрел, как шустро сваливает Кречетов, и понимал – в данной ситуации это единственно верное решение. Если, конечно, мы еще планируем немного пожить. С напалмом шутки плохи. Не сгоришь, так задохнешься от дыма, которого эта гадость при сгорании выделяет немерено. И самое паскудное, что я ничем не мог помочь своим друзьям.
Я раньше видел, как проходит процесс превращения мертвой матрицы в живое существо. И понимал, что до окончания трансформаций осталось минут пятнадцать. Но за это время напалм гарантированно зальет лабораторию полностью, и мы здесь просто сдохнем вместе с матрицами, которые так никогда и не станут моими друзьями, вернувшимися с того света.
– Кречетов прав, бежим отсюда, – сказал я Томпсону. И даже за рукав его дернул, чтоб он пришел в себя, оторвал наконец взгляд от автоклавов и вернулся в реальность.
– Зачем? – пожал плечами лейтенант.
– Хотя бы затем, чтоб твоя американская задница не поджарилась, так ведь у вас говорят? – раздраженно бросил я.
– Пусть жарится, – невесело усмехнулся Джек. – Мне уже все равно.
Подобное отношение к собственной жизни я всегда считал слюнтяйством. Но Томпсон не был слабовольным бесхребетником из тех, кто при виде опасности цепенеет и стонет «оставьте меня, я лучше умру». И его можно было понять. Отказаться от своей мечты, когда вот она, перед тобой, почти сбылась, – это очень тяжелое решение, которое мог принять только сильный человек.
Но и сильные порой ломаются…
И тогда им надо помочь вновь обрести себя.
Ну, я и помог, коротко, без замаха треснув лейтенанту кулаком в точку, расположенную под мочкой уха. Если в нее удачно попасть, человека вырубает на месте. Меня туда били, я знаю. Ощущение, будто выключателем щелкнули. Раз – и ты проваливаешься в кромешную темноту, из которой можно потом и не вынырнуть, если удар нанесен достаточно сильно.
Но я все правильно рассчитал, кость под кулаком не хрустнула. Но в то же время Томпсона как тараном снесло, еле успел подхватить его за навороченную камуфлу. После чего я присел, закинул себе на плечи бесчувственное тело и как можно быстрее пошел в том направлении, куда умчался Кречетов. Все-таки лучше спасти одного живого человека, чем бессмысленно умереть вместе с теми, кому, к сожалению, не суждено воскреснуть…
Мне было до жжения в глазах, до зубовного скрежета жаль своих так и не оживших друзей, которые навсегда остались в зале, быстро заливаемом напалмом, капающим с потолка. Но поделать ничего не мог – как говорится, на все воля Зоны. И потому я, беззвучно матерясь, тащил на себе Томпсона в темноту многочисленных подземных коридоров, начинающихся сразу за помещением лаборатории. Если не можешь помочь всем, помоги хотя бы одному. Это старый закон выживания на любой войне, потому что когда-нибудь этим одним можешь оказаться ты сам…