– Вагиф Гумбатов, – представился председатель колхоза, – мне приказали приехать к вам.
В нем еще сидели привычки прежних времен, ко-гда просьбы из района считались приказами, а визит к следователю прокуратуры всегда оборачивался крупными неприятностями.
– Садитесь, – пригласил его за стол Джафаров, – мне хотелось бы с вами поговорить.
Гумбатов осторожно присел на краешек стула. Он был какой-то испуганный, совсем не похожий на председателей колхозов, какими их привык видеть Джафаров.
– Тяжело вам приходится? – спросил вдруг Мирза. – Целый колхоз беженцев. Всех кормить, одевать нужно.
Гумбатов, не ожидавший такого начала, испуганно посмотрел на следователя.
– Мы всех коров спасли, молоком детей обеспечиваем, – выдавил он.
– Не волнуйтесь, я позвал вас не для этого, – с трудом подавив улыбку, сказал Джафаров, – просто мне нужна ваша помощь. Консультация.
– Конечно, – оживился Гумбатов, не спуская своих испуганных глаз со следователя. Это было единственное чувство, которое еще могло отражаться в глазах председателя, – испуг.
– Недавно в горах был застрелен чабан, – начал Джафаров. – Мы проводили проверку, и вдруг выяснилось, что его убили азербайджанцы. Но самое поразительное, что они действовали вместе с армянами.
– А что здесь удивительного? – вдруг спросил Гумбатов.
– А вы не видите ничего удивительного? – в свою очередь, изумился Джафаров.
– Я уже всему перестал удивляться, – просто ответил Гумбатов. – Простите, как вас зовут?
– Мирза...
– Да, уважаемый Мирза-муэллим[Муэллим – дословно: учитель. Традиционное обращение, принятое на Востоке по отношению к уважаемому человеку. ], я столько в жизни увидел, что совсем разучился удивляться. Теперь я верю во все что угодно. Разве кто-нибудь думал, что разрушится Советский Союз? Разве кто-нибудь мог предположить, что не будет коммунистов? Разве я мог увидеть даже в страшном сне, что мы будем воевать с армянами и весь мой колхоз будет беженцем на собственной земле? После этого я уже ничему не удивляюсь. Простите, я говорил слишком много.
– Нет-нет, ничего. Но вы же сами говорите, что это невероятно – такая война, такая вражда и теперь вот эта банда.
– Никакой вражды нет, – возразил вдруг Гумбатов. – Знаете, как мы жили до этого Горбачева, будь он проклят сто раз! В соседнем районе свадьбы играли. А как мы дружили! Ко мне из Мартуни приезжал председатель колхоза Ашот Аветисян, привозил пятьдесят своих товарищей. И мы всех радушно встречали. А потом я отправлялся к нему и тоже брал пятьдесят своих друзей. И как они нас встречали! Будь проклята эта война! Мы жили с армянами, как братья. Сейчас об этом не любят вспоминать. Пусть меня разрежут на тысячу кусочков, но я все равно скажу: мы жили дружно, как соседи, как друзья. – Гумбатов разгорячился, видно, эта тема не давала ему покоя, была его неосознанной болью, волновала его. – Кому нужна была эта война? Хотите, я вам скажу: толстосумам всяким, проходимцам, мерзавцам, которые успели награбить денег и боялись ответственности. Говорят, армяне поднялись за свободу. Неправду говорят. Мы еще долго встречались по ночам, уже после начала этой истории. Они мне говорили: нам ничего не нужно, как жили, так и хотим жить. Пусть нам дадут просто спокойно жить. А вот не давали. И с той, и с другой стороны.
– У вас целая философия, – сказал Джафаров.
– А вы поезжайте со мной в лагерь, посмотрите, как мои люди живут, – окончательно расхрабрился Гумбатов, – в палатках на земле, больные, раненые, дети, старики. Дети полгода в школу не ходили. Кому нужна была эта война, я вас спрашиваю? Я же здесь всю жизнь живу – мне газеты не нужно читать, чтобы знать о карабахской войне. Да, нам очень плохо. Столько убитых, столько пропавших, дома наши разрушены. А что, армянам очень хорошо? Они живут теперь на этих землях? Ничего подобного. Тоже не живут, уезжают, не хотят вечно на войне жить, понимают: мира здесь уже не будет.
– Не мы первые начали эту войну, – сухо заметил Джафаров. Он уже начал жалеть, что коснулся этой темы. Но Гумбатова не так легко было остановить.
– Когда убили в Аскеране двух наших парней, я предложил: поедем в Степанакерт, договоримся по-хорошему. Не можем мы жить как кошка с собакой, соседи ведь, столько тысяч лет живем рядом друг с другом. Но все словно голову потеряли. Потом Сумгаит был. Я и тогда говорил и теперь – бандит не имеет национальности. Нужно было об этом сразу сказать. А потом начали выгонять азербайджанцев из Нагорного Карабаха и из Армении. Можно было остановить все тогда, но поджигали, кричали о справедливости, людей на митинги звали. А кто войны хотел – засевшие в Степанакерте люди, которым нужно было спасать свои миллионы. А потом к ним подключились сидевшие в Баку мерзавцы, сразу понявшие, что можно заработать на этой войне. Вы правда не знаете, сколько людей миллионерами стали во время этой войны? Неужели не знаете?
– Это к делу не относится, – Джафаров потерял терпение, – давайте говорить о нашем конкретном деле.
– Давайте, – снова потух Гумбатов и вдруг произнес: – Я, знаете, что недавно понял? Любая война, даже самая справедливая, начинается негодяями, которые втравливают в нее свои народы. Вообще, любая война – это заговор негодяев против честных людей, это война негодяев против нас с вами. Вот что я вам скажу.
Джафаров отвернулся. В душе он был согласен с Гумбатовым и понимал его излишнюю горячность – беженцы действительно жили в нечеловеческих условиях.
– Так могли оказаться в горах объединенные банды с обеих сторон? – уточнил Джафаров.
– Конечно, могли. И не обязательно банды. Ино-гда встречаются и порядочные люди, приходят на встречу, узнать о пропавших родственниках, найти тела погибших. Не вижу в этом ничего дурного. Но раз чабана убили, значит, бандиты были. В последнее время их много стало, пользуются несчастьем обоих народов.
– Свидетель утверждает, что Курбан-киши узнал одного из армян, назвав его по имени – Армен. Вы не знаете, кто это может быть?
– Не знаю. Может, его знакомый. Это не мой чабан, поэтому всех его знакомых я знать не могу.
– Среди убийц был и азербайджанец по имени Омар. Вы о таком тоже не слышали? Имя довольно редкое для этих мест.
– А как фамилия? У нас в колхозе были два Омара, и человек пятнадцать с фамилией Омаров.
– Нет, судя по всему, это его имя. Фамилию не знаю. Черноусый, все время улыбался. А рядом с ним был другой азербайджанец – маленького роста. Не ваши?
– Не может быть, – растерянно произнес Гумбатов, – Омар уехал в Баку, звонил нам оттуда.
– У вас есть такой Омар?
– Был похожий. Черноусый. Я его родителей знаю. Отец его раньше егерем был, все горы обошел со своей винтовкой. И сын собирался егерем стать.
– Он хорошо знал горы?
– Неплохо. Но он уехал в Баку, – снова повторил Гумбатов.
– Значит, вернулся, – тихо произнес Джафаров. – Где можно найти его фотографию?
– Не знаю. Родители его вряд ли семейный альбом захватили, когда бежали из своего дома. Тогда не до этого было.
– Скажите, Вагиф-муэллим, а чем занимался этот Омар?
– Работал в какой-то коммерческой фирме в Баку, я так слышал. Ничего определенного не знаю. Родители и сестра у нас в лагере живут. Очень хорошие люди.
– А второго вы назвать не можете? Не было у Омара друзей маленького роста?
– Не помню, но, кажется, не было. А что, Омар сам убил этого чабана?
– Судя по всему, да. Он боялся, что старик их опознает.
– Какой позор! Несчастная мать Омара. А может, ошибка? – с надеждой спросил Гумбатов.
– Не знаю. Нам нужно будет это проверить. Вы утром уезжаете в лагерь? Можно, я поеду с вами?
– Конечно, можно. Я в семь утра за вами заеду.
– Договорились. Спасибо вам за помощь, Вагиф-муэллим.
Он протянул руку председателю колхоза. Тот смущенно ее пожал.
– Вы меня извините, – сказал на прощание Гумбатов, – просто не могу об этой войне спокойно говорить. У меня вчера в лагере мальчик умер. Прививку не смогли сделать от дифтерии. Не было лекарств. А в Баку на «Мерседесах» полгорода разъезжает. До свидания.