- Что-то эта мамаша совсем потрёпанная, – Рыбаченко приглушил пультом громкость. – Интересно, где она была, пока дочь росла?
- Где? – Топотун повернулся к собеседнику. – По зонам чалилась, фарцой занималась, хахалей меняла. Девчонка росла у деда с бабой, потом попала винтернат. Родной отец и отчим – до сих пор на зоне. В общем, детство ещё то.
На экране сам Монахов. Небрежно всклокоченные волосы, костюм метросексуала, неизменный планшет в холёных руках.
«Одна из версий, которую сейчас выдвигают средства массовой информации, такая: Олеся – девушка лёгкого поведения, и всё то, что с ней произошло, закономерно. Вот что рассказывает бармен, которая работала в тот вечер и наблюдала развитие ситуации непосредственно».
- Помнишь, Вова, мы с тобой там…
- Подожди, давай послушаем.
«…о-очень была лёгкого поведения. Она любила крутить мужиков. То она подходила к одному: дай два рубля, то к другому – дай на пиво… Она постоянно вела себя так.
Как-то подходит: «Налей пятьдесят грамм». Я говорю: «Без денег не дам». - «Ну тогда сок!». - «Пять гривен», - отвечаю. Она пальцем показывает: «Мальчики рассчитаются». А парень в ответ: «Слушай, ты ещё не отработала, чтобы я за тебя платил».
Однажды начала перед мужиками танцевать и говорит: «Купите мне бутерброд». А они в ответ: «Нет… Ты это самое? Нас четверо… Где ты живешь? Давай мы тебя проведём». Часто бывало такое, что она знакомилась с ребятами: «Купи мне то, купи мне это» - и затем уходила, кидала...».
- Макс дурачок, реально, – Рыбаченко развернул кресло в сторону собеседника. – Надо выбирать, с кем бухать. Это как в разведку идти: не уверен в человеке – не пей с ним. Сколько ему могут впаять на общем ажиотаже? Пятнашку?
- Нет, скорее всего, закроют навсегда. Если бы не было крика, получили бы по червонцу, а за хорошее поведение еще и пару лет в бонусы скосили. Теперь им всем сидеть до смерти.
- Девчонку, конечно, жалко. Молодая… неразумная. Правильнее было бы мамашу спалить. Дети, мой друг, повторяют родителей, взрослые для них – эталон. Моральные уроды не могут вырастить праведника. Ты, Иван, веришь её крокодиловым слезам?
- Нет, конечно, сейчас она занята не дочкой, а бухгалтерией.
- В смысле?
- Да народ ей кучу бабла нанёс. Бабушки последние двадцать гривен из пенсии давали.
- А это знаешь кто? – Рыбаченко ткнул пультом в телевизор.
На экране истерика. Неопрятный мужик в полосатой майке машет руками и завывает в голос.
- Не помню, - Топотун нахмурил брови, - какой-то деятель или журналист.
- Сейчас расскажу…
Средний план. Спортивный костюм, пятидневная небритость и тельняшка вместо исподнего белья. Георг Монахов участливо подбежал к скамейке запасных и сунул микрофон.
«…журналист Игорь Бряцалов, который был лично знаком с Олесей Макароновой. Скажите, почему вы плачете?».
Крупный план. По небритой щеке катится натуральная мужская слеза. Слеза скупая, и потому рукой её никто не вытирает.
- Блин! – Рыбаченко хлопнул по ручке кресла. - Во даёт! Артист, сука!
- Вова, кто это? – Топотун посмотрел на друга.
- Да подожди, давай послушаем…
Опять долгий кадр. Слеза медленно пробивает дорогу сквозь щетину. «Как… как… можно не плакать? Такое горе… такое горе…». Человек в тельняшке уткнул лицо в ладони, плечи затряслись.
- Пять баллов! Представляешь, Иван, на нём застряла на целых сорок секунд! Расценки знаешь?
- Нет.
- Сорок тысяч долларов за минуту... минимум! На ровном месте себя отрекламировал.
- А зачем?
- Так он же руководит всем сбором денег, которые люди несут.
- Ладно, выключай, меня больше не покажут.
- Тогда поехали погуляем. Там у мэрии митинг. Погода хорошая, доберёмся как-нибудь.
Оделись. Топотун выкатил друга на улицу. Платаны на Дзержинского приготовились к весне, барышни разделись. Длинные ноги в колготках, туфли на высоком каблуке.
Весеннее либидо, - подумал Рыбаченко. – Эротическая провокация после тоскливой зимы. Ну, и как тут кого-то не трахнуть? Надо быть инопланетянином, чтоб сопротивляться вечному инстинкту. А Максима жалко. Придурок. Жизнь сломал. Себе и близким.
Друзья свернули на Потёмкинскую, добрались до Садовой и вышли по ней к гостинице «Ингул». На видимом горизонте у площади Ленина пчелиным роем шевелилась толпа.
- Ого! – нахмурился Топотун.
- Это, мой друг, активные горожане выступают против ментовского беспредела. За равенство всех перед законом.