Гай вскочил на ноги едва первые солнечные лучи проникли в комнату.
- Выспишься в поезде, брат, - намыливая щеки у зеркала в ванной, сказал он своему отражению.
Он замурлыкал под нос какую-то песенку без слов, легкую и радостную, как это ясное утро в начале октября, когда Бог, расщедрившись, вдруг дарит прекрасный и теплый кусочек лета; и Гая вдруг охватило трепетное предчувствие счастья. Все будет хорошо, нет - великолепно, и вдобавок легко и без ненужных затей. Он пешком прогуляется до Главного вокзала, сядет на рейс до Гамбурга, и весь день будет подставлять лицо свежему ветру. На закате он уже будет с Кати. Без малейшего волнения Гай представил беседы с сутенерами и полицией: обещания и угрозы, ложь и мольбы - он на все готов. Он вытащит Кати оттуда. Её только что освободили из тюрьмы, в полицай-комиссариате обязательно найдутся ее координаты!
- Господи, спасибо, - прошептал Гай огненному шару над горизонтом.
Он тщательно запер дверь, сбежал вниз по лестнице и, продолжая мурлыкать, почти вприпрыжку направился в сторону вокзала. Над городом плыл далекий серебристый перезвон церковного колокола. Воробьи в облетающей липе у подъезда встретили художника оглушительным чириканьем, и Гай тихо рассмеялся в ответ. Если бы Гай оглянулся, он заметил бы, как из припаркованного напротив его подъезда голубого BMW тенью выскользнул невысокий мужчина в шляпе и сером плаще и, сохраняя дистанцию, двинулся следом.
Но Гай не оглядывался назад. Он дотопал до банкомата на углу Регентштрассе и Баден-Вюртембергштрассе и, ловко орудуя кредиткой, наполнил свои карманы девятью хрустящими сотнями. В этот момент человечек в сером сделал первую попытку приблизиться к Гаю - он быстро подошел к нему со спины, но отпрянул, заметив на стене багровый глазок видеокамеры.
Город просыпался. По улице с шуршанием прокатывались редкие машины. Толстый носатый турок с золотой цепью на шее открывал магазинчик, гремя стальными жалюзи. Гай терпеливо дождался, пока тот откроется, купил шоколадный батончик и банку "Пепси", и, не сходя с места, одним глотком её опорожнил. Никакого вина, в жизни больше никакого вина, распевал он про себя, глотая сладкую, обжигающую горло воду. В задницу вино! Серый плащ вынужден был обогнать Гая. Он остановился у светофора, делая вид, что разглядывает лоток с газетами.
Носатый турок, видя, что Гай не уходит, живо раскладывал на прилавке товар: дешевые копроновые носки, футболки с фотографиями кинозвезд, мухобойки, календарики с голыми девушками, набор цветных карандашей, фарфоровая статуэтка, изображающая пуделя на охоте с надписью BEST IN SHOW, ситечко для заварочного чайника, старинные настольные часы... Среди этого барахла Гай вдруг заметил нечто особенное. Между рамкой для фотографий и брелком в форме сердца лежало бронзовое распятие.
До попадания в тюрьму Гай не был религиозен. В раннем детстве мама изредка водила его в католическую церковь и научила нескольким коротким молитвам. Начав бриться и пить крепкие напитки, юноша выбросил мамины наставления из головы, но порой, когда приходилось туго, его губы сами беззвучно шептали слова этих коротеньких молитв.
Тюрьма изменила Гая.
Он бережно взял тяжелое бронзовое распятие и поднес близко к глазам. Распятие было длиной в ладонь, потускневшее почти до черноты, явно старинное. Страдающее лицо Христа, его впалая грудь и сведенные вместе колени отливали красно-золотистым блеском, отполированные руками прежних владельцев.
Словно загипнотизированный, Гай извлек из кармана первую попавшуюся бумажку (сотню), уронил в кучу хлама на прилавке, и побрел прочь.
Турок радостно сверкнул золотыми зубами и спрятал деньги.
Когда Гай подошел к светофору, по дороге мимо него с шумом пронесся оранжевый ремонтный грузовик, и художник пришел в себя. Он вздрогнул и смущенно огляделся. Никто не смотрел на него. За исключением зевающего продавца журналов и невысокого мужчины в сером плаще, с интересом изучающего позавчерашний номер Deutsche Zeitung, рядом никого не было. Гай спрятал тяжелое распятие в карман и быстро пошел через дорогу к площади.
Мужчина в сером тут же потерял всякий интерес к журналам, и, не выходя из длинной утренней тени старинных домов, двинулся следом за Гаем.
А тот уже замер перед вечно взмывающей в небо, покрытой целым полком статуй громадой Кельнского собора. Это величественное здание - апофеоз готики, главный архитектурный проект Средневековья и Нового времени Европы - словно боевой трехпалубник из "Звездных войн" поднималось над городом, всасывалось в иные слои реальности; оно будто бы уходило в гиперпространственный скачок, оставляя Кельн и всю старушку Германию самих по себе. Вот ты, ковчег благости, прошептал Гай, любовно ощупывая взглядом знакомые с детства колючки, бастионы и арки. Тени двух остроконечных шпилей упали на брусчатку, заключили молодого художника в клешни. Как ты прекрасен, как ты прекрасен, как прекрасен, лепетал Гай, потно сжимая в кармане тяжелый бронзовый крест, и в ту секунду поклялся, что вернется на это место, и будет рисовать и рисовать Ковчег Благости, как Клод Моне раз за разом возвращался с мольбертом к Руанскому собору. А черно-зеленая двухсвечная ракета продолжала полет, странным образом оставаясь на месте, колеблясь в рассветном зареве, будто мираж; и вот уже статуи на стенах храма неуловимо задвигались, они поворачивали головы вниз, тихо обмениваясь мнениями о застывшем у их ног юноше. Святая Урсула с улыбкой протянула к Гаю изящную руку, словно благословляя на дальнюю дорогу. Гай с достоинством поклонился женщине и поцеловал свои пальцы, сложенные для крестного знамения. Сам Господь, измученный, но грозный на Его кресте, кивнул Гаю увенчанной тернием головой.
- Спасибо Тебе, за этот лучик надежды в бесконечной ночи моего страдания, - громко сказал Гай. Двое или трое прохожих повернули в его сторону головы, но тут же поспешили дальше - здесь привыкли к чудачествам туристов, - Спасибо Тебе... за то, что пока не сжег наш мир. Раз есть на то Твоя воля, пусть так и будет, но, пожалуйста, попозже. Лет через тридцать. А лучше пятьдесят.
И, вспоминая запах кожи Кати, Гай зашагал через площадь к Главному вокзалу. Здесь было людно. Отстояв небольшую очередь в кассу, Гай с улыбкой протянул кредитку маленькой беловолосой кассирше в нежно-розовом мундире и произнес заветные слова:
- Фройляйн, Гамбург, пожалуйста, ближайший рейс.
Девушка в ответ сложила губки строгим алым бантиком и сообщила: через два часа идет скорый до Оденсе с остановкой в Гамбурге, но места остались только в бизнес-классе, и один билет обойдется господину в...
- Давайте!
Гай нежно сжал в ладонях хрустящий серебряно-черный билет и побрел к перрону (серый плащ, стоявший в конце очереди, оставил свое место и скользнул следом за ним). Конечно же, поезда на перроне еще не было. Париж, Вена, Прага, Амстердам, Белград - бежал глазами по электронным табло Гай, - Дрезден, Берн, Мюнхен, Афины, Стамбул! Так много городов, пунктов назначения, и среди них нет единственного, но нужно потерпеть, осталось немного... совсем чуть-чуть. Сейчас 8:02, поезд отправится в 9:51. Гай поднес к лицу билет и с наслаждением вдохнул свежий запах чернил и типографской краски. Кати, Кати, Кати, - беззвучно пели его губы.
Засунув руки в карманы, он прошелся вдоль перрона, разглядывая титанические решетчатые своды вокзала; нервно повертел в уме идею завтрака и отверг ее; купил в автомате газету, пролистал, не понял ни слова и бросил на скамейку.
Кати!
Гай бросил взгляд на часы - 8:12. Боже, время совсем умерло!
Он нашел в стене вокзала черный провал общественной уборной и канул в нем. В мужском туалете было пусто. Здесь царила гулкая хлорированная прохлада, и длинный ряд белоснежных писсуаров блестел в парадном строю напротив белых же отдельных кабинок.
Гай зашел в одну из кабинок, расстегнул ремень, вжикнул молнией ширинки, и вновь глянул на часы - 8:13. В тот момент, когда струя его мочи с плеском ударилась о внутренность бачка, нечто очень холодное и острое коснулось горла Гая.
- Привет, говно, - весело зашептал голос под ухом, - куда-то собрался съездить? Не вздумай заорать - ссы тихо, если не хочешь, чтобы я провел небольшую операцию на твоих голосовых связках.