Далекий мыс, всегда лишь угадывающийся смутным очертанием, теперь виднелся слева отчетливо, с водонапорной башней, белыми домами, но, казалось, парил, отделенный от моря узкой прозрачной полосой воздуха.
— На берегу холодно, — сказал Сомов, — надо вернуться в дюны.
Долго бродили среди странных, как раскопки древнего города, дюн. Ивовые плетни образовывали квадратные загончики. Кое-где темное плетение поднималось над песком, четко выделяясь на нем, в иных местах почти утопало и лишь угадывалось еле заметной линией. Светлана, никогда не бывавшая здесь доселе, спросила Сомова, для чего эти загончики, и он объяснил, что так укрепляют дюны. Они обменивались лишь малозначащими замечаниями и вопросами, помня, что главный их разговор впереди и сейчас лишь нужно отыскать для него место.
Место отыскалось — глубокая ложбина, окруженная такими высокими, что только небо было над ними, пепельными зыбкими холмами. Сюда не задувал ветер, лишь песок вздымался над гребнем одного из холмов, и казалось, что курится маленький, но грозный вулкан.
Светлана опустилась на теплое, поддавшееся, тотчас принявшее ее форму. Запрокинула голову. Облака плыли очень низко, будто тяжело переваливались через курящийся гребень. Светлана даже невольно втянула голову, боясь, что заденет ее медно-розовое, медленно ползущее.
— Странный цвет у них, — угадав причину ее движения, мрачно изрек Сомов, будто осудил облака, — ведь до заката далеко.
Сидел напротив, и Светлана чувствовала: разглядывал ее беззастенчиво, не отрываясь.
— Такой цвет у тела Данаи, помните картину Рембрандта?
— Смутно. Она, кажется, довольно уродливая баба, эта Даная. Слушайте, а у вас все ассоциации наоборот.
— Как это?
— Ну наоборот. От живописи к жизни. Вот уж поистине специалист подобен флюсу.
— Откуда вы знаете, какой я специалист?
— Да уж разузнал. Хотите, для шутки, еще подтверждение?
— Валяйте.
— Море на какую картину сегодня похоже?
— «Похищение Европы» Серова, — не задумываясь, ответила Светлана и засмеялась.
— А что на этой картине?
— Море, бык, и на нем обнаженная женщина.
— Бык ее похищает?
— Да.
— А она довольна?
— Во всяком случае, не сопротивляется, даже за рога держится.
— У вас было много романов?
Вопрос застал врасплох. Светлана медлила с ответом не оттого, что хотела солгать, но оттого, что не знала, как ответить честно. Не знала, какова та мера, превышение которой считается «много», а недостача — «мало».
— Одна моя подруга, — начала медленно она, — на такие вопросы советует отвечать «три», потому что больше четырех вообще не бывает.
— Почему? — спросил серьезно.
— Ну, не должно быть у порядочной женщины, — засмеялась Светлана.
— А… Так сколько же на самом деле?
— Вы, как Европа, сразу быка за рога.
— У меня мало времени, а тут еще вы на три дня куда-то исчезли.
— А три дня уже достаточно?
— Я вас спросил про романы, чтоб узнать, знаете ли вы, что иногда бывает достаточно одного дня, а иногда проходит полжизни, прежде чем разберешься. И я пробуду в Москве всего неделю, а если б и больше, то все равно… Живу я с матерью, а у товарищей ключи просить не люблю.
— А я не признаю это слово. Зря вы его сказали.
— Что я…
— Да. Эта фраза ничего не значит, но она все меняет.
— Нет, она означает очень много и все разное. Может значить «мне очень плохо» и «мне очень хорошо»; может значить «я хочу с тобой спать» и «я без тебя умираю»; может значить «мне радостно с тобой» и «мне с тобой легко, можно не напрягаться, ни о чем не думать». Да много чего разного она значит, эта фраза. Она как купюра, ее предлагают в обмен на что-то. Вот так-то…
Он сидел, склонив голову, медленно пересыпая из ладони в ладонь песок, и с каждым разом горстка убывала, хотя пересыпал осторожно.
Светлана заметила, что сквозь чуть вьющиеся, короткой челкой начесанные на лоб волосы просвечивает бледная незагорелая кожа. Но отчего-то так несвойственная ему тайная попытка борьбы с неизбежным, с приближающейся немолодостью, не рассмешила, не вызвала обидного сострадания, а чувство близости, понятности человека, сидящего напротив.
— Что же значила для вас эта фраза? — спросила она тихо.
— Все. Все, о чем я говорил. То есть мне хочется, чтоб это все исполнилось.
— А если не получится?
— О господи! — он вдруг резко за руку притянул ее к себе. — Чего мы торгуемся!
Он так нежно и осторожно держал ее голову на согнутом своем локте, ладонью защищая затылок от непрестанно, с тихим шипением осыпающегося песка, так медленны и редки были прикосновения плотно сжатых губ, что Светлана, ощутив свою власть над ним и свою слабость, спасаясь от неотрывного, вопрошающе-восхищенного его взгляда, закрыла глаза, и ей казалось, что они вдвоем медленно погружаются в теплый песок, как погружаются на дно моря, но это погружение было не страшно, только кружилась легко голова, и если б он сейчас спросил ее, в какой стороне море, она не смогла бы ответить.
Чуть дрогнула его рука на затылке. Поняв неудобство его позы, которую он, наверное, уже очень давно боялся изменить, Светлана подняла голову, чтоб освободить его руку, и тут за его плечом, над краем дюны, увидела страшное лицо.
Сверху на них смотрел человек. Она сразу поняла, что это безумец. Не по обритой наголо серой голове, не по неподвижному оскалу улыбки, а по глазам. Бешено веселым, остановившимся.
Когда они встретились взглядом, безумец, не изменив выражения лица, подмигнул ей.
— Что такое? — тревожно спросил Сомов. — Что случилось, моя радость?
— Там, — Светлана не могла оторвать взгляда от светлых глаз человека. Очень медленно, как заходящее солнце в последние мгновенья заката, лицо скрылось за краем дюны, и когда Сомов, наконец, обернулся — не увидел никого.
— Там был сумасшедший, — Светлану трясло, — он смотрел на нас.
— Ну полно… показалось, — Сомов гладил ее волосы, крепко прижимал лицо к плечу, — полно. Почему обязательно сумасшедший? Откуда ему здесь быть.
— Я боюсь. Я боюсь отсюда вылезать. Он ждет нас наверху.
— Пошли, — вдруг резко сказал он, приподнял, поставил на ноги, заботливо отряхнул платье от песчинок, — иди за мной. Или нет… Нет иди. Дай руку.
И повел наверх.
У самого края дюны спросил негромко:
— Тебе не померещилось?
— Нет, нет. Честное слово, — Светлану бил озноб, она все оглядывалась назад, боясь нападения.
— Тогда погоди секунду, — внимательно огляделся вокруг и вдруг одним гибким и сильным движением перемахнул через край.
— Дай руку. Никого нет.
— Но был. Вот ямка, он здесь лежал. Вон следы. Он был, был. И убежал.
— Ну и бог с ним. Ты лучше скажи, что же нам делать теперь. Ведь завтра я действительно уезжаю. Вечером проводы. Придешь?
— Одна?
— А разве это возможно?
— Нет.
— Тогда хотя бы вдвоем.
— Тебе нравятся щекотливые ситуации.
— Нет. А как быть? Ты знаешь, скажи…
— Вот они, — Светлана остановилась, — какая мерзость, расползлись, словно вши.
По пляжу разбрелись серые фигуры в байковых пижамах. Другие, сбившись в кучу, ютились в тени кустов прибрежного леса. Огромный алюминиевый бидон поблескивал матово, словно хирургический инструмент странного и непонятного предназначения. Две дюжие тетки, неловко переваливаясь на толстых ногах, пустились вдогонку маленькой фигурке, сосредоточенно устремившейся куда-то вдоль моря. Догнали, схватили под мышки и поволокли назад, в тень. Человек не сопротивлялся, обвис безвольно в их руках. Ноги волочились по песку. Задралась куртка, заголилось белое, тщедушное. Когда волокли мимо, совсем близко, Светлана увидела, что покорный беглец очень стар. Высохшая голова покрыта серебристой щетиной, впалый живот… Тетки положили старца возле бидона и тотчас принялись за оставленное занятие: дулись с двумя бритыми партнерами в карты.