— Возьми трубку!
Вечером обычно звонили ей, и, вытерев торопливо руки (месила в кухне тесто), пошла в комнату.
— Меня? — спросила привычно.
Борис помотал головой. Но что-то в его лице, в том, как глянул затравленно, насторожило, и она осталась. Совсем близко от него стояла, спокойно наблюдая за мучениями, как наблюдает исследователь ход сложного эксперимента, от которого ждет важных результатов. А мучения были ужасны.
Стараясь не глядеть на жену, Борис отвечал односложно и, видно, невпопад, прижимая трубку к уху так тесно, что оттопырился напряженно локоть.
— Да, да… совершенно правильно… Вы правильно сделали… я рад… — жалкие попытки изобразить деловой разговор, а лицо незнакомое, растерянно-очумелое, и этот ускользающий невидящий взгляд, этот отставленный локоть.
— Но почему же… почему… можно… вот только как удобнее.
Он ждал, что там, на другом конце провода, сообразят, подскажут место и время встречи, но, видно, не очень искушена была в таких разговорах собеседница его, не умела помочь, и, измученный тягостным присутствием Полины, опасностью его, он вдруг сказал решительно:
— Ну, я рад, рад, что все у вас в порядке… не забывайте, — и положил трубку.
— Кто это? — спросила Полина.
— Товарищ один, в командировку приехал. — Дрожащими руками начал зачем-то раскручивать длинный, в узлах и петлях шнур.
— Ты должен мне сейчас сказать правду, — очень медленно, будто гипнотизер, внушающий свою волю медиуму, предупредила Полина, — ты даже представить себе не можешь, как важно сейчас сказать тебе правду.
— Я правду говорю, — поднял глаза и глянул так честно, что Полина засомневалась на секунду, но посмотрела на руки его, вспомнила лицо и голос минуту назад.
— Я прошу тебя сказать правду. Она не изменит ничего. Ну, смелее, смелее, ну же!
Он заколебался. Она ощутила физически, как если бы с ней все это происходило, его нерешительность, угадала его мысли.
«Что лучше? Что лучше? — лихорадочно думал он. — Признаться или нет? А вдруг она знает, нашла письмо, или рассказал кто-нибудь? Что лучше?» Работа мысли, судорожный перебор вариантов, поиск наилучшего, страх — все отразилось в его остановившемся взгляде. А Полине вдруг стал безразличен ответ, она знала уже его, и, когда Борис дотронулся до ее плеча:
— Ну что ты, милая. Вот уж никак не ожидал, что ревнуешь, — отстранилась брезгливо.
Произошло самое худшее: она уже презирала его. А главное, испытала обиду за ту несчастную, вырвавшуюся с огромным трудом в Москву, с замиранием сердца набравшую номер заветного телефона, чтоб услышать ничтожное, трусливое блеяние, и это «не забывайте».