— Да как же ты, дед, с ней управляешься? — снова насмешливый женский голос — Она ж тебя раздавит!
— Не обращайте внимания, идемте, идемте, Малюту покажу, — спасаясь, Василий ринулся вперед.
Полина следом, неторопливо. За высокими загородками стояли телята. Женщины в белых халатах кормили их из бутылок, отвернувшись к проходу, чтоб видеть Полину. Смотрели насмешливо.
— Вот он, Малюта, — Василий звал рукой, торопил, хотел, чтоб побыстрее миновала женщин.
— Ты лучше скажи, чем ты его из зеленой бутылки поишь? — спросила все та же.
Полина теперь увидела: конечно, черноглазая с губами накрашенными.
— Глупостей не болтай! — с безопасного расстояния строго прикрикнул Василий. — Ему питание усиленное требуется, сама знаешь — абортник он, недоношенный.
— Смотри, не перепутай! — не унималась женщина. — Свою питанию любимую не подсунь!
«Значит, все-таки алкаш, — досадуя на себя, думала Полина, делая вид, что любуется рыжим взъерошенным теленком. — Значит, все-таки алкаш. Вот почему скотник, и курень жалкий, и одиночество, и все эти бредни пустяковые про былую военную удаль».
Она ненавидела алкашей. Может, из всех пороков этот для нее был наихудшим. Помнила, как на зимнике по вине пьяного шоферюги погибло оборудование, пришлось оставлять под него пазы. Потом, летом, доставили другое — импортное, пазы не подходили, и труд сотен людей, тяжелейший труд, немыслимый — на сорокаградусном морозе — пошел коту под хвост.
Она не смотрела в глаза бригадиру, когда приказывала рушить пазы, делать новые. Много что помнила: страшные драки, дикое убийство; доктора Эткина, трое суток вытаскивающего из бездонного провала смерти по пьяному делу угодившего под напряжение, сварщика. А жена Эткина рожала их первенца в соседнем родильном отделении. Рожала тяжело. Девчонка-врач прибежала, крича: «Я не могу! Не знаю! Идите сами!» А он не шел, даже когда Полина орала: «Черт с ним, спасай бабу, там же кесарево!» — завопил как резаный, и откуда в таком робком тщедушном сила взялась:
— Здесь командую я, понятно? И чтоб духу вашего…
«Значит, алкаш…»
Она не слушала его. Отметила, что вроде успокоился понемногу, доярок не боялся. Останавливался у каждого стойла, голосом экскурсовода давал пояснения характеру и молочности коровы. Потом спросил:
— Ты думаешь что? Что неразумные?
Полина равнодушно пожала плечами, тогда заволновался:
— Нет, не права. Все понимают, даже вульгарщину. Вот она ляжет, а другая ей мешает, так она ногами толкнет ее, мол, подвинься, Маня.
— Не там спасения ищешь, Василий Иванович, — сказала неожиданное, — не там.
Глянул странно, будто кто-то другой выглянул из глаз — непростой, много видевший, много понявший. Но только выглянул, на секунду, потому что обернулся к дояркам, бабы сидели в тамбуре, поджидали хищно, предупредил с неуверенной строгостью:
— Вы это… Вы без вульгарщины, человек посмотреть пришел, ознакомиться…
— А нам хоть ознакомиться, хоть познакомиться, — откликнулись из тамбура, — ты ж у нас холостой. Вот только прибрался бы к приходу получше, а то дамочка сапожки запачкала.
— Ничего, — сказала Полина, — не беспокойтесь, у меня другие есть, — и посмотрела прямо в глаза чернявой с накрашенными губами. Знала: если вот так посмотреть спокойно, редко кто выдерживает.
Круглолицая, краснозагорелая насмешница смешалась, заморгала растерянно.
— Да уж куда нам, — пробормотала нехотя, словно бы по инерции.
А Полина, к ужасу Василия и удивлению женщин, спокойно села на ящик. Спросила весело:
— А что, сильно выпивает Василий Иванович?
Василий даже подпрыгнул на месте, полы халата взметнулись как крылья:
— Да что это вы ерунду такую придумали?
— Ой-ой! — протянула насмешливо самая старшая. — Ой, какие мы строгие. А что сегодня с аванса-то решили устроить?
— Так то ж с аванса, — сразу успокоился Василий, — это, можно сказать, соблюдение порядка вещей.
— Японская диагональ? — старшая похлопала Полину по колену темной сухой рукой. Видно, слово «вещей» напомнило о деле.
— Японская.
— В отрезах продается такая?
— Не знаю.
— Как не знаешь, в магазины, что ли, не ходишь?
— Не хожу.
Василий перепугался, встрял сразу в молчание, на Полину глянул укоризненно: чем похвастаться решила? — и затараторил, благо доярки молчали ошарашенно:
— Вы вот насчет бутылочки Малютиной смеялись. Попрекали меня. А попрекать нечего.