— Может, этот разговор лучше… — встрял Паскаль.
— Погоди! — жестко остановил Кириллов и, навалившись грудью на стол, впился в Бойко побелевшими глазами. — Вот вы обо мне думаете: карьерист, выскочка. Да, карьерист. Снимете меня — уйду начальником цеха, но и там буду делать карьеру, стремиться стать главным инженером, потом директором, потому что верю в свою правоту.
— А в чем ваша правота? — спокойно спросил Паскаль, и Кириллов тотчас всем телом, как обороняющийся, загнанный в угол волк, повернулся к нему: — В чем она? — успокаивая интонацией, повторил Паскаль.
— Да какая там правота, — опередила Кириллова Бойко, — элементарная хитрость. Один пишем, два в уме. Два ходовых варианта обязательств: первый — заниженные, потому что пригодятся резервы, второй — завышенные. Пока придет время расплачиваться, или эмир помрет, или ишак сдохнет.
— Ишаки, кстати, сдыхают очень быстро. Думаю, если поинтересоваться, то директор завода — вреднейшая профессия, — Кириллов встал, обнаружилось, что сидит без брюк, и Бойко скорчила гримасу брезгливого удивления.
— Ничего, Полина Викторовна, переживете, я ж не звал вас на прием, сами пришли, — Кириллов не торопясь прошествовал в соседнюю комнату.
— Но вы не ответили, в чем ваша правота, — спросил в спину Паскаль.
— Да ладно! — отмахнулся Кириллов. — Разговоры, разговоры, переливание из пустого в порожнее. Что они меняют? — спросил громко, натягивая брюки, не видя оставшихся сидеть за столом.
Никто не откликнулся, но когда Кириллов вернулся в комнату, Паскаль, видно только и ждал этого с нетерпением, вместе со стулом обернулся к нему. Опустив между колен длиннющие руки, сцепив их, крепко переплетя пальцы, сказал глухо и равномерно:
— Мне очень жаль, что нет среди нас одного человека. Никиты Семеновича, — пояснил завхозу, как справку дал, и тот закивал торопливо: «Конечно, мол, ужасно жаль».
— Директора, что ли? — Кириллов подошел к столу, вынув из пачки сигарету, злобно отбросил. — Да уж слышали, слышали, он здесь вроде святого.
— Вы погодите, — успокоил Паскаль, — не надо так: «святой», «слышали». Вот вы с Полиной Викторовной отношения выясняете. На уровне плана и номенклатуры. Сердитесь друг на друга, правоту свою доказываете. А правота ваша в том, что лучше другого знаете, как руководить. Она — вами, вы — своими подчиненными, мною в том числе. Подчиненных надо подчинять, поправлять, удерживать их от дурных поступков, объяснять, в общем, знать за них, что им хорошо, что полезно.
— Правильно, — вставила Бойко торопливо, — что ж тут противоестественного, — и уже глянула на Кириллова как на союзника, призывая к поддержке.
— Правильно-то правильно, но только он почему-то вам сопротивляется, а вы в другом каком-нибудь месте спорите.
— Это естественно. Это жизнь, это работа.
— Но только Виталий Николаевич приготовился в начальники цеха, если я правильно понял, а ведь он совсем неплохой директор, и будет, мог бы быть, — поправил себя жестко, — совсем хорошим.
— Что же ему мешает?
— Может, мне уйти? — спросил Кириллов. — А вы тут без меня мою судьбу решите.
Но Паскаль будто не услышал. Разглядывая костистые запястья свои, опустив голову, ответил Бойко:
— То же, что и вам. Я говорил о Никите Семеновиче. На нем да вот на Василии Ивановиче, — тот сразу сморщился конфузливо, — на них держится это печальное заведение. Здесь не живут, здесь доживают — так ведь, на трезвый взгляд? — спросил Кириллова, и тот поразился напряженности и силе взгляда его желтых прозрачных глаз.
— Ну, почему? — промямлил Кириллов, и Паскаль поморщился, как от скрипа неприятного.
— Потому что старые, беспомощные, потому что инвалиды одинокие или брошенные близкими, потому что предел и впереди ничего. «И в никуда, и в никогда, как поезда с откоса». Они и не могут и не хотят ничего. Вот за них и решать как раз — самое верное. Накормить, одеть, обиходить — что еще нужно! Честно делать это — уже большая заслуга, вот как бы хватило для спокойной совести, — резко провел у горла ребром ладони, — но ведь живые же люди, и пока живы, живет в них и частица добра, и талант, зерно счастья живет. Его надо найти, взрастить, выходить. Не решить за человека, а найти, оно обязательно есть. Это, знаете, даже не такая уж непосильная работа, потому что закон жизни — нравствен, и законы нашего общества — нравственны, нужно только соблюдать их.
— А мы что же, не соблюдаем? — спросила Бойко. — И не сидите ко мне спиной, пожалуйста. Я все-таки женщина, хотя бы это уважайте.