— Вот за это благодарен, — перебил скороговоркой. Он вдруг освободился от нитей, и понять не успела как, но освободился. И хотя сделал шаг к ней — знала, что не оттого, что тянуло, а оттого, что освободился.
— И не называй меня Сомов, мы же не в армии, — поморщился некрасиво, блеснули металлом коронки, — вот телевизор припомнила, а на какие денежки куплен телевизор и машина, в которой катаешься? Погоди, не надо так уж презрительно плечиком. Не надо. Я с ним на Батуобинской как-то встретился, он стоящий парень, мне-то уж можешь поверить, — стоящий. Воля немного дряблая, потому не в первых ходит и не во вторых тоже, и жена не та досталась. Но в третьих он в порядке. Уверяю тебя. В полном порядке, а это совсем неплохо. Ему рывок надо сейчас сделать, он это и сам понимает, потому и пришел ко мне. А я дерьмо, воспользовался, что прижало человека. Да меня и самого прижало, — затягивался деловито и как-то странно, скривив рот, из угла выпуская дым, как блатной, — так прижало, что с…, — выругался непотребно, — вот как дела обстоят, если честно.
Светлана спохватилась, что стоит перед этим нахалом и матерщинником как провинившаяся школьница.
— Я слушаю, Сомов, я внимательно слушаю, — ушла в другой конец комнаты, пилочкой стала подравнивать ногти.
— Да уж пора закругляться, а то сцена может получиться как в «Евгении Онегине», — «и муж Татьяны показался», кстати, Евгением меня зовут, Евгением.
— Я слушаю, Евгений.
— Слушай внимательно и брось пилу свою. Противно.
Светлана, помедлив, все же отложила пилочку.
— Ты не только не помощница, — Сомов подошел, стал сзади, — это бы полбеды. Беда, что ты предательница, — взял за шею крепко, заставил повернуть голову и, глядя прямо в глаза: — очень красивая, и очень… — не мог подобрать слово, — не важно, это потом. Сейчас главное. Ты предаешь всех: несчастных психов, я корил себя, подумал, испугался, ведь тепличная, музейная, вот и боится. Заставил директора в город звонить. Простить себе не могу теперь.
— Убирайтесь, Евгений, вон, — хотела презрительно, а вышло жалобное, писклявое.
Он не ослабил тяжелой своей хватки.
— Убирайтесь вон, или я закричу, — прошипела она.
— Не закричишь, — и вдруг одним сильным движением притянул к себе и, улыбаясь прямо в лицо, посоветовал: — Ты забудь про все, что я тебе говорил. Нет этого дня. Одно осталось, поняла? — прижал еще крепче. — Поняла, что? А насчет другого от тебя будет зависеть. Но теперь уж тебе придется постараться. Я буду в Москве через две недели, позвонишь.
Проснулся рано. За стеной тишина. Стараясь не шуметь, сделал привычные упражнения, привычно подумав, что без гантелей не гимнастика, а так — видимость. Но гантели остались в Москве, Светлана забыла положить, хотя напоминал два раза. Подумал еще, что впереди длинный день и где-то в этом дне предстоит разговор, лучше не здесь, в дороге. За рулем легче, глядя вперед, объяснить, что готов сделать так, как удобно ей, что с разводом совсем не спешит, и еще что? В эспандер надо добавить еще пружины, за лето стал легким. Вот еще что. Он будет давать ей деньги. Не очень много, потому что решил засесть за диссертацию. А если все-таки поедет, то больше. Еще что? Она говорила, что у приятельницы пустует квартира. Попросить, чтоб поинтересовалась.
На стук в аккуратно обитую клеенкой дверь тотчас вышел Степан. Румяный со сна, благодушный. Сергей хотел твердым голосом сказать, что раздумал брать яблоки, на кой они ему, лучше деньгами рассчитаться, но Степан, сладко зевнув, передернул плечами, спросил деловито:
— Яблок каких тебе? Антоновок, штрифеля?
— Штрифеля, — тотчас сдался Сергей.
Степан притащил длинную палку со странным проволочным цветком-ловушкой на одном конце. Лепестки цветка цепко обхватывали яблоко, Степан дергал, с дерева сыпалась холодная роса. Иногда яблоко отрывалось вместе с черенком и двумя матовыми ворсистыми листьями — классическая картинка из букваря. Степану почему-то такой вариант не нравился, и Сергей спросил:
— Это что, вредно для дерева?
Степан пробурчал неразборчивое, занятый воздушной ловлей очередного тара.
Уже багажник был набит доверху, а Степан не унимался. Сергей пытался его остановить, но безрезультатно, Степан вошел в раж, его увлек азарт добычи. Этот азарт уводил его в глубь сада в поисках самых крупных, самых спелых плодов, спохватился, когда были уже у дощатого домика.