Только я вот что скажу. Старичок этот, его Сульхи звали, меня молочком, травками да молитвами своими с того света вытащил. И не просто вытащил, а так, что потом в большом медицинском центре врачи меня с головы до пяток прощупали, но так и не поняли, как это я еще двигаюсь. По всему выходило, что быть мне инвалидом в лучшем случае. А в худшем… На все воля Аллаха!..
Мало-помалу начал становиться на ноги. Месяца через четыре вытащил меня Сульхи впервые на улицу. Сижу я на солнышке. Любуюсь на горы, облака. Орел какой-то в небе парит. И думаю себе — какая благодать!..
К тому времени я уже начал сносно понимать на урду и классическом арабском.
Это все, ребята, оттого, что дед мне Коран читал. Лучше всякого лингафонного курса получилось. Я пока в бреду валялся, старик мне бу-бу-бу, бу-бу-бу… Так, видать, слова на подкорку сразу и записывались. А потом, когда малость оклемался — скукотища же все время лежать, верно? — я от нечего делать языками и овладел.
Ей-богу!
Ну, правда, врать не буду, потом уже по моей просьбе Сульхи со мной специально занимался. И начал я читать, даже писать под конец научился.
Старик-то оказался ученый. У него какая-то мутная история вышла с местным муллой. То ли он в Коране решил что-то на свой лад переиначить, то ли какие-то мысли Магомета слишком вольно трактовал. А скорее всего, просто слишком для муллы умным показался. Два мудреца на одно селение — слишком много. Вот старого Сульхи из селения натуральным образом и поперли. Объявили, значит, персоной «нон грата».
По-моему, он не очень-то огорчился. Отстроил себе хижину в горах повыше.
Закопался в свои книги — у него их была целая библиотека. Собирал травы, сушил.
Готовил по каким-то древним рецептам настои да мази, которыми меня с того света и вытащил.
Любил он на рассвете сидеть на пороге хижины. Оттуда вид — обалденный!..
Наверное, на сотню километров. И никаких вокруг людей, никакого жилища. Мне самому иногда начинало казаться, что мы со стариком одни остались. Так вот, сядет и смотрит. Молчит. Только губами шевелит. То ли молится, то ли что-то разъясняет сам себе. И так часа три может сидеть, пока солнце его не сгонит.
Я его как-то спросил:
— Ты чего, старик, тут сидишь зря?..
Он посмотрел на меня, как на дитя малое, и говорит в ответ:
— Смотрю на движение мира… Постепенно я на ноги встал. Сначала на костыле ковылял. Потом перешел на палочку. А уж потом и сам по себе. Пока старик о моей душе да моих мозгах заботился, лекции мне о мироздании читал, я решил, что и тело мне тоже еще пригодится. Вспомнил кое-что из карате, кое-что из ушу, кое-что из джиу-джитсу.
Я же когда рукопашным боем занимался с инструктором нашим, Григорием Иванычем, то все больше налегал на удары да на технику. А всю эту восточную философию за чепуху держал. А тут пригодилось.
Стал потихоньку в теньке заниматься. Дыхание выставлять да медитировать.
Руками машу, а сам в голове соло на саксе прокручиваю. Кругом красота дикая.
Гармония. Такой меня восторг временами брал!
Единственно, чего мне, ребята, не хватало, так это саксофона. У старика-то даже радиоприемничка завалящего не было. Так что я по памяти втихую Глена Миллера или Гиллеспи мурлыкал.
В общем, когда я достаточно окреп, то полностью к тому моменту пришел в соответствие с обстановкой. Дни текут. В душе полное успокоение. Проблем никаких. Как летом в детстве — полное ощущение потери времени… Вначале, конечно, были у меня мысли о побеге. Вернее, не о побеге. Старик Сульхи меня никогда не держал при себе силой. Какая у него сила?.. Я как чуть-чуть оклемался, так уже мог его одним плевком уложить. Просто бежать как-то было некуда.
Он, старик, меня сразу спокойненько так предупредил:
— Ты вниз не ходи. Ты шурави. Тебя там убьют. А я даже толком и не знал, где нахожусь. Вроде бы и не в Рашиджистане. Я часто пытался у Сульхи выяснить подробности того, как он меня нашел. Но старик был кремень. Твердит в ответ одно и то же:
— Аллах тебя послал, Аллах и заберет… Только я понял так. Дед время от времени из хижины своей выбирался. Брал ишака — и в горы. Травы собирать. Минералы какие-то одному ему известные. Да и просто на «движение мира» поглазеть. Старику много не надо. А уйти мог аж на месяц. За это время проходил достаточно большие расстояния. Похоже, вот во время одного такого похода он меня и нашел.
И вот это, ребята, как раз чудо. В пустыне я падаю вместе с вертолетом и остаюсь жив. Почти жив… А тут бредет мимо безумный старик, которому не лень меня за сотню километров на своем ишаке тащить тайными тропами да потом незнамо сколько выхаживать. Другой бы пошарил по карманам да и пошел себе с Аллахом дальше. Ну, может, прикончил бы из человеколюбия.
А старик… У него философия… В общем, время летело. Я уже почти, как дед советовал, растворился в природе, да не до конца — в один прекрасный день цивилизация напомнила о себе сама.
Как-то занимался я своей хитрой гимнастикой, да что-то из Глена Миллера напеваю и вдруг слышу: какой-то странный, непривычный, но в то же время знакомый звук появился. Я на месте застыл и сообразить не могу, что бы это могло быть.
А звук, вернее сказать, гул все сильнее. И вдруг как из-за горы вертолет выскочит — прямо на меня. Военный вертолет. Круг над хижиной сделал, кое-как на каком-то пятачке приземлился.
Из вертолета вылезают два солдата да офицер. Как я понял — пакистанцы.
Офицер меня осмотрел и говорит (на урду, между прочим):
— Давай-ка, братец, полезай в кабину. Пожил на свежем воздухе, и хватит.
— А кто ты таков будешь? — поинтересовался я у него.
— Тебе это знать пока ни к чему, — он мне в ответ. — Полезай, говорю. Вид у тебя болезненный, не хотелось бы силой тебя тащить.
Старик с каменным лицом сидит и только бормочет:
— …Аллах дал, Аллах взял… — Это, — говорю ему, — не Аллах. Это солдаты.
В общем, полез я в вертолет добровольно. Все равно когда-нибудь вылезать из этих гор пришлось бы. А тут грех транспортом не воспользоваться. Убивать меня никто вроде не собирался. Велика охота машину гонять, чтобы доставить себе такое удовольствие… Летели часа три. Приземлились тоже в горах, но уже на военной базе. Все как у взрослых — аэродром, казармы, склады ГСМ. Меня вроде как пленного определили.
Хотя в зиндан сажать не стали. Просто приказали с территории не выходить.
Вначале меня какой-то следователь допрашивать пытался. Только я дурнем прикинулся. Мол, ничего, ребята, не помню. Ни кто таков, ни как звать, ни как сюда попал. Видно же, что я через мясорубку прошел. Следователь помучился недельку да и отстал.
Определили меня в госпиталь. Ну, про это я уже говорил. Врачи меня смотрели-смотрели, языками цокали-цокали, но так и не смогли понять, как это меня старик по частям собрал. А я как с гор спустился, тут же хворать стал.
Головные боли почти каждую ночь мучили. Хоть в петлю лезь. Мне какие-то таблетки давали, но все впустую. Выходило, что мне без стариковских травок весело не жить.
На базе этой я еще месяца два просидел. Уже начал план разрабатывать, как мне отсюда ноги делать. Присмотрел, где оружие прибрать к рукам, еду в столовой.
Дело, в общем-то, не хитрое. Самое трудное было понять, куда идти? Я ведь, ребята, понял, что в Пакистане оказался. В Афган к талибам мне что-то не хотелось. И что? В родные просторы через горы идти или в Индию? Пока я выбирал, меня однажды привели в штаб. Там уже какой-то хмырь в гражданском сидит.
Белобрысый, высокий. На немца похож.
Смотрел он на меня минуты три и говорит вдруг по-русски:
— Ну что, Николай Ухов, здравствуй, что ли. Я, конечно, напрягся и осторожно так в ответ говорю:
— Здравствуй, коли не шутишь. Только, может, я и Ухов, но уверенности у меня такой нет. Память напрочь отшибло. Он глаза расширил и давай хохотать:
— Ухов ты, Ухов. Это я точно выяснил. Или если хочешь — Трубач. Это как тебе привычнее.