Знать, в награду за дела, которые еще предстоит совершить, думал я тогда, потому что трудно поверить в удачу, в счастье от общения с человеком, открывающим тебе, юнцу, все сокровища мудрости вот так сразу, за здорово живешь.
Время тает незаметно как снег, вот и голова покрыта снегом, и ты видишь свой первый чукотский снег так въяве, как свою первую девушку, и ощущаешь запах ее одежды, как запах весеннего ветра тогда в долине Пильхикай.
Сейчас ты можешь повторить вслед за Великим Полярным Путешественником: «…и я от всего сердца возблагодарил судьбу, позволившую мне родиться, когда полярные экспедиции на санях с собачьей упряжкой еще не считаются отжившими свой век».
И еще он сказал, что в арктических путешествиях гостеприимство, оказанное самому путешественнику, остается для него на втором плане, тогда как к тому, кто кормит и холит его собак, он чувствует настоящую сердечную привязанность.
Теплели глаза старика Киу, когда я кормил его собачек галетами и сахаром из НЗ после их мясного ужина, смеялся он и качал головой, и все волновался, вдруг не хватит, ведь тогда придется одно сырое мясо есть и нерпу запивать несладким чаем, мне, нездешнему человеку, приехавшему сюда неизвестно зачем.
Вот уже четверть века я здесь, а все не знаю, зачем приехал. Разве спрашивают об этом родившегося тут? А мне кажется, что я тут всегда, что я тут был, когда меня и на свете не было.
Вот и бабушка Альпынэ, жена Киу, сразу сказала своей внучке Тею в первый день, как увидела меня:
— У него дети родятся здесь.
Бабушка Альпынэ добрая и строгая старуха, а Тею — восемнадцать лет, и расскажет мне об этом Тею после, когда бабушка уйдет наверх, где звезды — окна в селении мертвых. Бабушка — прорицательница, у нее отец был заклинателем духов, но все это я узнаю потом…
Права была бабушка — я вскоре переехал жить на побережье, в их поселок. Наши дома стояли рядом, я часто ходил к Альпынэ, любил с ней разговаривать, хотя посторонний не назвал бы наши беседы говорением. Она не знала русского, я — эскимосского, а мой чудовищный чукотско-эскимосско-англо-русский воляпюк настолько был далек от понимания его нормальным человеком, что я не переставал удивляться, почему Альпынэ его понимает, и еще больше удивлялся почему я понимаю ее.
Не удивлялась только Тею. Она уходила на кухню готовить или просто оставляла нас одних, и я многое постигал от общения с Альпынэ.
Однажды засиделся допоздна, бабушка рукодельничала — вышивала бисером замысловатый орнамент на тапочках из нерпичьей кожи, не торопясь рассказывала и показывала, жестикулировали мы оба, иногда Тею вторгалась и объясняла непонятное бабушке или мне. Под конец в глазах старого человека заблестели слезы, и я вспомнил Великого Полярного Путешественника, собиравшего легенды на берегах Баффиновой Земли, и его беседу с плачущей Оруло.
Оруло сказала ему тогда:
— Я сегодня опять была ребенком. О многом мы не думаем, пока к нам не придут воспоминания. Теперь ты знаешь жизнь старой женщины от начала до сегодняшнего дня. И я не могла не заплакать от радости, что была так счастлива…
«Что имеет человек на склоне жизненного дня? — думал я, слушая Альпынэ. — Воспоминания… Греют ли они его? Значит, надо жить так, чтобы грели».
Я одевался, когда бабушка ушла в кладовку, вернулась с кожаным мешком, где хранились мудреные женские принадлежности: бусы, оленьи жилы, нитки, мандарка, шкурки горностаев, ножницы, иголки и пилки, наперстки, костяные шила, пуговицы, куски цветной кожи и многое другое, в чем никогда не разобраться мужчине.
Она достала из мешка странный предмет и протянула мне его.
— Бери, — догадался я. — На память.
Я ахнул. Это был древний пекуль — женский нож. Небольшой равнобедренный треугольник металла с насаженной, на вершину ручкой из моржового клыка. Ручка с орнаментом полирована, нож стерт, обычно металла в таком ноже вдвое больше. Металл стерся.
— Бабушка была маленькой, меньше меня, девчонкой, когда пекуль достался ей от ее матери, а ей тоже передался по наследству… Это было еще там, на Аляске, многие эскимосские семьи разделены проливом, и родственники есть там и тут, — спокойно объяснила мне Тею.
— Сколько же ему лет?
Бабушка улыбнулась, а Тею оделась и пошла меня проводить.
Утром я пришел в торгконтору — там готовился вездеход в тундру, развозить товары оленеводам и морзверобоям на побережье. На сборы мне дали час, а поздно ночью наш вездеход уже был в эскимосском селе Сиреники. От усталости мы валились с ног, но заведующий ТЗП — торгово-заготовительным пунктом — настоял на ужине, всех пригласил к себе на жареную оленину и свежую моржовую печень. Отказаться не было сил, и я остался у него ночевать вместе со всей командой нашего вездехода.