Упряжка стала. Собаки выжидательно смотрели на каюра. Тот молчал. Собаки легли.
— Будем стоять тут, — сказал он Виолетте.
Она спустила шарф с глаз, посмотрела на Аттаукая:
— Зачем стоять? Надо ехать!
— Куда? — он развел руками. — Ты видишь?
Она попыталась всмотреться в снежную пелену, но не разглядела даже вожаков упряжки. Она заволновалась:
— Что ж теперь делать, Аттаукай, что делать?
— Ничего, будем ждать…
— Чего ждать, чего ждать, Аттаукай?
«Помолчала бы ты лучше», — подумал каюр.
— Ты забыл дорогу, да? Ты забыл?
— Это собаки забыли, а не я. Я просто ее не вижу, — вздохнул Аттаукай. Он ненавидел ее в этот момент.
— А как же быть, а? А?
Он молчал.
— Вечер ведь, уже вечер!
«Вечер не вечер — все равно». Он встал и пошел к собакам, чтобы не слушать ее разговоры. Они лежали, свернувшись калачиком, и были засыпаны снегом. Аттаукай дернул за потяг, собаки встали, отряхиваясь.
Ой взял одного из передних псов за ошейник, потянул за собой, развернул всех собак параллельно нарте, упряжка образовала вместе с нартой ломаный полукруг.
— Встань, — потормошил он Виолетту. — Надо походить немного, попрыгать. Ноги не мерзнут?
Она нехотя соскользнула с нарты.
Он перевернул нарту на бок. Разгреб рядом снег, постелил оленью шкуру, на которой сидела раньше его спутница. Небольшое укрытие готово — все было лучше, чем на ветру.
— Садись! — крикнул он, — а то наметет! Вот так… Хорошо? Совсем тепло и не дует, а?
Он старался придать своему голосу бодрости, чтобы она не ныла.
— Можно даже спать! — крикнул он сквозь пургу.
Ветер не утихал, и время близилось к ночи.
Вся эта история очень огорчала Аттаукая. Думалось ему, что пассажирка сердится на него и винит его во всем, хотя никто не виноват — ни каюр, ни собаки, разве что пурга. Но на пургу в тундре не сердятся — ведь это неизбежно: снег, солнце, мороз, пурга, — никому и в голову не придет сердиться на пургу.
«Интересно, а в Грузии бывает пурга?» — думает Аттаукай и вспоминает бабку. Сидит, наверное, сейчас в пологе, тепло ей, балагурит с пастухами, перемывает Аттаукаю косточки. Вот уж эти старухи!
— Эй, вставай! Попрыгай немного! — тормошит он спутницу.
— Нне… ххочу… — отвечает она дребезжащим голосом, и каюр понимает — его спутница плачет.
— Плакать… плохо… — говорит он ей, кричит ей прямо в ухо, больше он не знает, как успокоить.
— А-аа… мне страшно, Аттаукай… мы замерзнем… а-аа… давай ехать, Аттаукай, миленький, давай поедем, я твоей стану, когда приедем, Аттаукай… как жена буду…
«Какомей! — ужаснулся он про себя. — Что она говорит!»
Не было еще в его селе случая, чтобы русская женщина вышла за чукотского мужчину. Вот в соседнем селе было, а у них — нет. Потому что ни одной одинокой русской в селе не было, все приезжали замужние. Вот уж удивятся — Аттаукай привез русскую жену! Вот председатель удивится! Скажет: ай да парень Аттаукай! Вот молодец.
Но от этих мыслей его отвлек плач Виолы, ее причитания.
Она отвернулась от ветра, спрятала лицо где-то у него на шее и ныла прямо в ухо:
— Аттаукай, миленький… спаси меня, спаси… женой буду… давай поедем, ну постарайся, а то погибнем, погибнем мы здесь!
— Да, да, поедем! — испугался он и начал ее успокаивать. — Вот стихнет чуть, звезды будут, хоть одна… и поедем, — сегодня приедем, не бойся… Уф!
Он перевел дух — никогда Аттаукай не говорил сразу так много.
Под вой пурги он долго размышлял о перспективах, неожиданно свалившихся ему на голову. Конечно, думал он, она хоть и русская, но со временем привыкнет, учительница все же, с понятием должна быть. Ну, а отец не одобрит его выбора, это факт, и старуха тоже, будет издеваться и над ним, и над неумелой женой. Молода она больно, это плохо. Но это пройдет, привыкнет. Рожать ей надо, и все будет тогда у них хорошо, решил Аттаукай.
…Где-то во второй половине ночи в снежных разрывах замелькали звезды и просматривались темные бока сопок. Можно ехать, решил Аттаукай и поднял собак…
По-прежнему сильно мело. Утром собаки дотащились до дома Аттаукая. Пить чай Виолетта не стала, тепло свалило ее, и она проспала весь день, до вечера.
Поздно вечером в гости пришел председатель. Все втроем пили чай, председатель хвалил здешнюю жизнь, успокаивал молодого специалиста. Молодой специалист рассказывал про дорогу — как было страшно и каков молодец каюр, а каюр улыбался и молчал, и думал о том, что пора бы ей уже объявить о своем решении, а председателю тогда можно бы их и поздравить. Но она молчала, как будто никаких слов, никаких обещаний в пургу не было, и это тревожило Аттаукая.