— Не знаю… — пожал плечами Маркин, — кино какое-нибудь, не балет же.
— Надо узнать, какое кино, — сказала Аминак. — Если что — отговоришь отца, ладно?
— Хорошо.
Не все фильмы разрешалось смотреть Вири. И тайну эту, кроме Аминак, знал только Маркин.
Любил Вири индийские фильмы про любовь, любил фильмы студии Довженко, где все так же понятно, как в кино развивающихся стран, еще любил кинохронику. Вири надевал меховую одежду, шел в клуб и садился на пол в первом ряду. Ему удобнее было смотреть полулежа, высидеть неподвижно полтора часа на стуле он не мог. Еще несколько стариков вместе с ним смотрели кино так же.
Фильмы про войну смотреть Вири было нельзя. Однажды в каком-то фильме ударил залп «катюш» и старик очень перепугался.
В другом фильме показывали разрушенные города, трупы людей, зверства фашистов, Вири не боялся, он просто не мог понять, зачем один человек мучает другого, причиняет ему боль. Зачем он убивает человека? За всю свою долгую жизнь Вири не помнил ни одного случая, чтобы в его роду или в роду соседнем кто-нибудь когда-нибудь стрелял в человека, целился в человека.
Однажды в очередном фильме про войну он поднялся на сцену и стал смотреть кино с той стороны экрана, он надеялся там рассмотреть, узнать, чем же отличаются фашисты от обычных людей, он смотрел на них с любопытством, как на носорогов в документальном фильме про Африку. Различий он не увидел — две руки, две ноги, голова, два глаза. Все, как у других. После каждого фильма про войну Вири не спал, много курил, вздыхал и совсем не разговаривал с Аминак. Она выяснила причину и с тех пор старалась, чтобы кино про войну Вири не смотрел. И когда она не рекомендовала ему ходить на тот или иной фильм, он не сопротивлялся, а покорно соглашался, знал, что Аминак просто так не скажет, дочь желает ему добра.
Он не был наивным, этот старик, и жизнь его не шла в стороне от всего, чем живет мир. Он знал, что была война, он ездил тогда по всей Чукотке, собирал меха, сдавал их в фонд обороны и заслужил благодарность.
Он понимал, что такое война, но не мог представить ее в судьбе конкретного человека. Узкопленочные фильмы о войне пришли в их село поздно, и когда он видел человека — женщину, или ребенка, или улыбающегося мужчину — и через минуту видел их же мертвыми на белой простыне экрана, война представала перед стариком во всей своей жестокой правде, во всей реальности, и Вири было не по себе, он замыкался, переживал, много думал и рад был, если Аминак предупреждала, чтобы на этот раз он не ходил в клуб.
— Знаешь что, посмотри в коридоре, — сказала Аминак.
Маркин догадался — речь об одежде. Меховая одежда старика была на месте. Значит, он ушел не в клуб, а в гости или просто прогуляться по берегу, посмотреть вблизи на шторм.
— Аминак…
Она посмотрела внимательно на Маркина.
— Ты что такой грустный? Что случилось?
— Ничего… А с чего веселиться?
— У нас говорят, кто не умеет по-настоящему веселиться, тот никогда не сможет понять горя, по-настоящему горевать. Знаешь, — пыталась Аминак расшевелить Маркина, — имтугмит — самое веселое племя. У нас даже об этом сказка есть. Рассказать? Слушай.
…Вот скалы Нувукак. Это наша земля. Племя эскимосов: мамрохпагмит, имтугмит, ситкунагмит, нупагмит, маютегмит — все эти маленькие роды издревле жили здесь. Жизнь заставила их объединиться, заставила поселиться здесь, на неприступных обрывах.
Наши камни — свидетели прошлого. Часто эти камни видели и чужеземцев. От своих наблюдателей и разведчиков мы всегда знали, когда придут незваные пришельцы. И готовились.
Все люди наряжались в самые яркие одежды. И еще каждый одевал или раскрашивал два больших камня. Если смотреть издали — получалось много народу, втрое больше, чем на самом деле.
С обрывов спускали калюкак — большие барабаны, от их звуков камни содрогались, от эха больно становилось в груди. Когда враг подходил к скалам, люди начинали петь, плясать и веселиться. Зажигали большие костры, гремели калюкаки и саяки, и пришельцы останавливались, пораженные. И всегда уходили назад, говоря себе: «Нельзя победить народ, если он такой веселый и смелый». А может быть, им становилось жутко от звуков калюкаков, а может быть, и стыдно того, что пришли со злым намерением к такому жизнерадостному народу.
Вот такая сказка. Но в каждой сказке есть своя правда. А жизнь? Разве она не похожа на сказку? В ней хватает радости — как в сказке, а в сказке достаточно горечи — как в жизни.
Вон то место — Ингегрук, там стояли чужеземцы. С земли, с тундры и скал нельзя было покорить наши племена. А с моря? С моря никто нападать не отваживался. Разве можно на море победить эскимосов, если они на простых байдарах и с копьем выходят охотиться на кита? А разве они могли победить кита, если бы были все время грустными людьми? Охотникам чаще других известна неудача, и им нельзя отчаиваться. Ты ведь тоже охотник?