Много народу пришло на праздник — яранга полна.
Женщины устраиваются на лавке — они будут танцевать сидя. На них только коротенькие шортики из нерпичьей шкуры, торбаса из стриженой нерпы черного цвета с завязками из белой нерпичьей мандарки, простые обыкновенные женские повседневные торбаса — «камыпик агнахтак».
Коротенькие шортики оторочены по краям полосочками белой, красной и опять белой мандарки. Кроме шортиков и торбасов, нет на женщинах никакой одежды — только нитки бус на груди да на руки надеты из бус браслеты, и у всех одинаковые прически: волосы разделены пробором посередине и заплетены в две косы, концы кос подобраны вверх, чтобы были кольца, и вот два кольца выпускаются вперед — красиво! Косы украшены бисером, нанизанным на жилы морзверя, и все эти нити соединены медной пряжкой. Тоненькая полоска сажей от жирника проведена по подбородку — так положено.
Сидя танцуют женщины и поют, а мужчины аккомпанируют на саяках, подпевая женщинам и любуясь ими.
После сидячих танцев — общие Большие Танцы. Не все имеют право на общий танец — только род хозяев яранги, только род, отмеченный удачей в охоте на кита.
Танцуют, соревнуются, кто лучше, каждому хочется танцевать лучше и больше, а кто не танцует, помогает, подпевает, только слышно иногда:
— Ээк! Хорошо!
— Хорошо!
— Ээк!
Много гостей приходят смотреть Большие Танцы. Соплеменники приносят хозяевам яранги подарки — кусочки оленьих окороков и зеленые растения в жиру или квашеные травы с мясом, а хозяева отдаривают их в свою очередь, угощают вареной китовой кожей с мясом, все это хранилось в яме с осени, с того времени, когда убили кита. Мясо не испортилось во льду, сохранило свой вкус, вкус самого вкусного кита.
Строго по ритуалу исполняются только два общих танца, два Больших Танца, длинных, как полярная ночь, и звуки саяков то заглушают шум ветра, то подпевают пурге. Жарко в яранге, колышутся тени на рэтэме, трепещет пламя жирников, выхватывая из темноты то одно счастливое лицо, то другое.
Закончен танец, разжигается небольшой, совсем маленький костер, садятся вокруг: кто был на лавочках — на свое место уходят, кто стоял — садятся на пол, на шкуры вокруг костерка, отдыхают, молчат, покуривают.
Расходятся люди по своим домам. В домах готовят ужин, потом все ходят друг к другу в гости, пьют чай и едят мясо, много пьют чаю, и в каждом доме хвалят хозяина праздника, Великого Наблюдателя Вири, ведь не будь его, не состоялся бы этот праздник, очень редкий праздник.
Спасибо, Вири, тебе за праздник, спасибо за гренландского кита, и праздник этот — киту и людям. Спасибо тебе, кит, что пришел к нам, мы все сделали, чтобы ты не обижался, приходи следующей осенью, приходи к нам, мы тебе потом зимой большой праздник устроим.
У самого берега по припайному льду шла собачья упряжка, лавируя между торосами.
Собаки бежали тихо, каюр был в заснеженной камлейке, видно, упряжка в пути давно.
Свернув со льда в долину, упряжка тяжело потянулась в гору. Маркин соскочил с нарты, помогая собакам, облегчая им груз.
На вершине сопки он остановил упряжку и, тяжело дыша, сел на нарту. Собаки легли. Человек и животные отдыхали. Отсюда хорошо просматривалась дорога до села, последний перегон. Вечерело, но было светло, белизна мартовского снега сливалась с белизной неба, а черные скалы еще резче выделялись на этом фоне.
Маркин давно на Севере, но все равно не устает удивляться цвету снега, безбрежным просторам, вкусу воздуха, дыханию льдов и воды, он рад, что так поддается очарованию природы.
Ему хочется, чтобы и другие люди почувствовали Север так, как воспринимает его он, когда счастлив в Арктике. И думает он, что придется не диссертацию писать, а книгу, хорошую книгу о том, как человек живет в снегах, во льдах, как природа становится ласковой только к тому, кто хорошо ее поймет и изучит, кто берет ее не во враги, а в союзники.
Он хочет написать о том, как природа объединила эскимосов всех племен, как эти люди сделали тысячи маленьких открытий в естествознании, открытий, неведомых университетским профессорам.
«Да, — думает Маркин, — много у меня собрано материала. Я каждый год приезжаю сюда. Но надо же менять образ жизни, чтобы книга получилась настоящей и принесла пользу. Надо жить их жизнью, жизнью Вири и его людей. У меня к Вири много вопросов, чем дальше, тем больше».
Он тронул потяг, собаки встали, отряхиваясь. Остолом он постучал по нарте, крикнул, собаки потихоньку побежали вниз по склону.