Если вы все это записываете, то как джентльмен и человек чести все мои личные признания вы сотрёте…
— Коль скоро они не понадобятся для следствия, можете быть спокойны. Если бы мы разглашали частные проблемы невинных людей, никто бы не захотел с нами разговаривать.
— И так не хотят, — пробормотал поручик.
— Я хочу, — решительно возразила я. — Правда, с оглядкой.
— Оглядку я могу вам гарантировать. Доверительные и ненужные вещи идут ad acta (в дело, то есть закрываются — лат.), в архив…
— В архив! — вырвалось у меня издевательское замечание. — Ха, ха, ха! Интересно, а откуда же пани Колек вытаскивала для Доминика самые разные документы? Из железнодорожного расписания, что ли?
Вроде бы супруг всячески помыкал этой молодой девушкой, заставляя её оказывать услуги другим руководителям, как своим друзьям, так и врагам, а те ею пользовались, странно как-то, потому что…
Впрочем, не странно, в давние времена прислугу тоже за людей не считали, панам и в голову бы не при" шло, что у прислуги есть и глаза, и уши, и языки. Nihil novi sub lovi (Ничто не ново под Луной, буквально — под Юпитером — лат.), ибо точно так же, как мне кажется, относились и к пани Колек, которая к тому же прекрасно разбиралась в их взаимоотношениях, превышая меня в этой области на целых семнадцать этажей. Благодаря чему она и сохранила тесные связи, установленные четверть века назад, а в переломные времена сумела раздобыть различные архивные и строго секретные материалы, сберегла их и передала своему новому властелину. То есть оказалась полезной. Именно это я и сообразила из намёков Доминика, поскольку он никогда и ничего не говорил прямо, и я даже не знаю, сколько во всем этом правды. Он давал мне понять, что она для него — нечто вроде верного слуги, а вообще-то она появилась, вначале туманно, затем явно, лишь в последние два года нашей с ним связи. Возможно, он знал её с рождения, я не в курсе. Кажется, она распространяла обо мне какие-то сплетни, однако они были настолько дурацкие, что я их даже не запомнила…
— Ни одной?
Я на некоторое время задумалась, пытаясь вспомнить невероятно идиотские вещи, с помощью которых Доминик пытался на меня давить.
— Сейчас, минуточку. Была у меня страшно сложная корректура, по такая прелестная, об археологии, перевод с английского, я должна была по просьбе автора провести сопоставление с оригиналом, английский я знаю. Дважды.., нет, извините, три раза — один из них случайно и в частном порядке — автор подвозил меня домой со всем этим барахлом, бумага ведь штука тяжёлая… После чего я узнала, что у меня есть любовник, который компрометирует Доминика.
Крайний идиотизм. А один раз я якобы по пьянке учинила скандал в кабаке под названием «Лотос» — где, черт побери, находится этот «Лотос»? — выкрикивая какие-то обидные вещи в адрес пани Колек и Доминика. Причём эти упрёки он высказывал мне весьма любезно, не обращая внимания на то, что я ничего не понимаю, чем и заморочил мне голову до основания. Кажется, это была работа пани Колек, но не могла же я относиться к подобным глупостям всерьёз. Что-то ещё мне брезжит: будто бы я кому-то выдавала какие-то его секреты, но тут я уж вообще не знаю, какие и кому. Должна вам признаться, что уже четыре года все это вообще перестало меня трогать.
— А вы ненавидели пани Колек?
Я аж задохнулась от изумления.
— У вас с головой все в порядке? Извините, я не хотела быть невежливой. Вы действительно считаете, что мне больше нечего делать, как заниматься какими-то взаимоотношениями с пани Колек?
— Но, возможно, без неё вы не расстались бы с паном Домиником?
— А какое она ко всему этому имела отношение?
Я бы и так с ним рассталась, узнав, что он меня обманывал. Возможно, что под её влиянием он стал мне ещё более неприятен, но ведь это плохо говорит о нем, а не о ней. Так ведь?
— И вы не виделись ни с ним, ни с ней все эти четыре года?
Я пожала плечами, уже слегка раздражённо.
— Нет. Я уже вам говорила. Я его избегала, а уж о ней и говорить нечего. Однако противно мне было только от самой себя. Думаете, приятно осознавать, какой невероятной дурой я оказалась? В моем-то возрасте?
— Ну что касается возраста, то не надо преувеличивать. Но вот вы говорили, что пан Доминик сам ничего не умел и пользовался чьей-то помощью. Ну, в фотографии и механических устройствах. А у вас не появлялось каких-либо подозрений — кто это мог быть? Может, какая-то фамилия?
— Понятия не имею. Никакого. Как раз это-то он всеми силами и скрывал. А меня больше интересовали американские идиомы, чем помощники Доминика. И скорее его внутренний мир, чем внешнее существование.
Майор немного помолчал и грустно вздохнул.
— Должен извиниться, но я вынужден задать вам этот вопрос. Пан Доминик был человеком богатым.
Он вам помогал материально?
— Помогал. Один раз заплатил за мафиозное такси, ещё вывез меня за свой счёт в коротенький отпуск на польское побережье, и один раз — на неделю в Ниццу. Платил в кабаках, хотя и редко: мы не увлекались развлечениями. Остатки из этих кабаков я для своих детей не забирала, кормила их собственным промыслом. Приносил мне цветы. Получила я от него и несколько подарков на именины и Новый год, самым ценным из них были пассатижи, но многофункциональные, в которых имелся даже штопор, действующий по принципу рычага, гениальная вещь, вроде бы он сам её сделал. И это, собственно, все, возможно, были ещё какие-то мелочи, но я их не помню.
— А деньги, драгоценности?..
— Да вы что?!. Я человек работающий, а не куртизанка девятнадцатого века. Живу за свой счёт, а не за счёт мужчин. Да и не материальные соображения были для меня главными.
— Так на что же он тратил свои деньги?
— На качество. Если кабак, то самые лучшие блюда, если шампанское, то «Тейтингер» какого-то там года; если уж он одевался, то шикарней, чем принц Уэльсский в начале века, если автомашина, то с наворотами, если самолёт, то первый класс, и так далее.
А больше я не знаю. Иногда у меня создавалось впечатление, что все это просто напоказ.
— Тогда зачем ему были нужны деньги?
— А черт его знает. Деньги — это власть. Он обожал власть. Хотя, с другой стороны, он утверждал, что власть — это знание. Может, он платил за знание?
— А как по вашему мнению или." ну, не знаю, ощущению.., скажем так, интуиции… Кто мог его убить? И почему?
— Я и сама об этом думала, — озабоченно ответила я. — Может быть, кто-то, кто изо всех сил стремился сделать карьеру, а Доминик был для него опасен, так как что-то о нем знал? Единственный выход — убить гада, убить знание. Причём это должен быть человек хитрый, ловкий… Минуточку, а как он, собственно говоря, погиб? Ведь он был прямо-таки патологически острожен, не может быть, чтобы он близко подпустил к себе убийцу. Как это на самом деле было?
— А вот как раз и подпустил, — сказал майор со вздохом. — Действительно, застрелен с близкого расстояния. Не то что бы в упор, но с расстояния меньше метра.
— Это невозможно, — остолбенело выговорила я.
— Может быть, и невозможно, но это факт. И какой вы из этого сделали бы вывод?
Он ошеломил меня, мне нужно было подумать.
— Тогда уж договаривайте до конца. Я так понимаю, что произошло это где-то в той самой Лесной Тишине. Как это выглядело, я там никогда в жизни не была? Что это было: дворец, шалаш? Обыкновенный дом? Оружейная палата там у него была или как?
— Нет. Салон. Спальня. Личный кабинет, в котором находилось оружие. Его нашли в этом кабинете, ружьё было его собственностью и после убийства висело на стене. А в салоне он кого-то принимал.
И что вы на это скажете?
Я попыталась все это себе представить. Доминик встретился с кем-то, чем-то там его угощал, выпивка, чай, кофе…
— А что значит, что кабинет был недоступным ни для кого? Никто туда не входил?