В завершение Стефани, стараниями нескольких профессоров истории и фольклористики, востоковедов и лингвистов, и даже Оракула, нашла легенду о волшебнике Ра’с аль Гуле, человеке, боровшимся за справедливость с незапамятных времён.
Она говорила, что и сама видела Ра’с аль Гула, но встреча эта была короткой и забылась, как будто на самом деле была лишь видением, насланным старым волшебником.
За эту статью Стефани Браун не получила Пулитцеровскую премию. Её ей выдали за разоблачение Лютора, следом номинировав на Нобелевскую премию мира.
Мир заговорил о Ра’с аль Гуле, как о загадке. Он стал тем, что занимало умы взволнованных людей, но никто так и не смог найти его настоящего. Тима это вполне устраивало.
Годы шли. Лига теней становилась всё крепче, и власть её становилась всё обширнее. Человечество постепенно училось жить в мире с самим собой и объединялось при малейшей угрозе из космоса или другого мира. Никто не замечал, что среди них всё больше и больше теней. Никто не замечал, что заговоры никогда не удаётся привести в жизнь, потому что зачинщики исчезают. Мир, несмотря на свою утопичность и невероятную гротескность, стал безопасным, и Тим порой улыбался — едва-едва заметно — просматривая подборку новостей.
Мир менялся. Он обновлялся. Что-то умирало и что-то рождалось. На смену основателям Лиги справедливости пришло новое поколение героев. Супермен остался в Сторожевой башне, а Чудо-женщина заняла своё место на Темискире.
В две тысячи тринадцатом умерла Лесли Томкинс. За ней ухаживали не только тени, но и Селина Кайл со Стефани Браун, покровительницей которых она была долгие, ужасно долгие годы.
Тим долго не мог найти себе места, страдая, что даже попрощаться с ней не может, но за пару часов до её смерти Стефани нашла её передатчик и связалась с Лигой теней.
— Ты была одной из лучших теней, что я знал. И моим ближайшим другом, Лесли, — шептал он в динамик и слышал, как Лесли дышится легче, будто она ждала, что он отпустит её, сказав эти слова.
Ему самому, правда, от этого не стало легче.
Он потерял множество теней, и каждая смерть печалила его. Но каждая смерть от старости разбивала его сердце. Он снова и снова видел, как люди стареют и чахнут у него на глазах. Как Лесли. Как Дрейки. Как…
Брюс Уэйн пережил Лесли не на много. Он умер через пять лет, и его место заняла неразговорчивая, но верная Кассандра Кейн. Она соблюдала его кодекс и старалась поддерживать равновесие в Готэме, но, кажется, и сама почти уверилась, что однажды городу уже не будет нужен Бэтмен.
Кон с каждым днём становился для Тима всё важнее. Он занимал всё больше места в его жизни, и связь между ними крепла. Их любовь была меньше бумажного листа, которым можно было заложить книгу, и больше бесконечных вселенных. Её можно было спрятать в ладонях, но никогда нельзя было заключить в объятия.
Кон был рядом с ним каждый день. Останавливая его руку, когда ему казалось, что Лига действует слишком жёстко. Находя слова, способные оживить даже старое, сухое сердце тысячелетней мумии.
Все невзгоды и недомолвки были слишком мелкими, слишком крохотными, чтобы из-за них спорить, и постепенно они так привыкли друг к другу, так притёрлись, что почти превратились в единый организм, неспособный существовать во вражде или разлуке друг от друга.
Джейсон стал совершенно седым к началу второй половины двадцать первого века. Морщинки теперь появлялись не только когда он улыбался или хмурился, а всегда напоминали о том, как много он смеялся и злился в своей жизни. Когда Тим замечал это, Джейсон всегда говорил:
— Жизнь вышла долгая и насыщенная.
Джейсон больше не тренировал рекрутов, и это была идея Тима. Старые травмы не давали тому даже передвигаться спокойно, что уж говорить о беготне с молодёжью.
Он, правда, даже это воспринял спокойно.
— Зато смогу надоедать тебе очень часто, — хрипло смеялся он и щурился, рассматривая лицо Тима. — Ты когда скажешь парню, как тебя зовут?
Тим никогда не отвечал. Почему-то ему казалось, что, назвав своё имя клону, он окончательно сдастся, признавая, что Джейсон умирает.
В девяносто он стал хуже видеть и слышать, но по-прежнему не растерял силу духа. Ему принесли крохотный слуховой аппарат, и это значительно облегчило жизнь и ему, и тем, кто до сих пор заглядывал к нему «в гости».
Каждый день к нему заходила Пруденс. И ещё чаще — Тим. Лидер Лиги теней наведывался к своему Лазарю минимум три раза в день, лично принося еду и развлекая стареющего героя-тень беседой.
— Может, мне свернуть тебе шею и бросить в Яму Лазаря? Пусть вернёт мне тебя снова, — иногда говорил Тим, когда Джейсон касался его лица дрожащей рукой.
— Не думаю, что это хорошая идея, — качал головой Джейсон.
— Неужели тебе не понравилось жить? — Тим всегда ловил его ладонь, обхватывал её своими и поглаживал, будто пытаясь расправить складки морщин.
— Очень понравилось, Тим. — Джейсон запрокидывал голову и смотрел полуслепыми глазами в потолок. Он выглядел таким умиротворённым и мечтательным, что Тиму было завидно. — Но моё время прошло.
Он умер, сидя в своём кресле и глядя в окно. Будто просто уснул с открытыми глазами. Тим тогда пришёл к нему вместе с Пруденс, и в том, как именно всё произошло было что-то невыразимо правильное. Тим готов был поклясться, что его душа упорхнула к небу, будто красногрудая птичка-малиновка, и что Джейсон действительно умер счастливым.
Погребальный костёр Джейсона Питера Тодда горел ярче, чем звёзды ночи и огненная дневная звезда. Он горел так же ярко и яростно, как сам Джейсон. Так же неистово, какой была его жизнь.
Тим отпускал его, и это оказалось намного тяжелее, чем он когда-то думал. Будто он хоронил собственного сына. Он не чувствовал такой боли ужасно давно — будто ритуальный нож снова вонзился в сердце.
Костёр казался таким сияющим и светлым, будто за Джейсоном сошли сами боги, а мир вокруг, наоборот, становился всё темнее. Казалось, даже звёзды гасли вместе с ним.
Всё стало прежним только когда его руку нашёл Кон. Когда их пальцы сплелись и взгляды — уставший и отчаянный Тима и полный любви и энтузиазма Кона — встретились. Когда Тим понял, что он не единственная постоянная в мире, что он не предаст огню точно так же совершенно всё — без исключения — что он любит.
У него была своя постоянная. Постоянная, которая замерла рядом с ним.
— Ра‘c?..
Он посмотрел на Кона и попытался улыбнуться. Но вышло не очень. Тогда он сделал глубокий вдох, набирая полные лёгкие ночного воздуха и дыма погребального костра, и выдохнул.
— Тим. — Он сжал руку Кона сильнее. — Меня зовут Тим.