Васильковые глаза внимательно посмотрели на парня, скользнули по тельняшке, выглядывающей из-за отворота куртки.
– Но для десантника, так и быть, сделаю исключение. Пошли.
Инструктор дал команду, и группа, прекратив тренировку, расселась вдоль стены.
– Давай, – Дед Мороз стоял, опустив руки и не делая ни малейших попыток встать в стойку. Только васильковые глаза стали похожи на две ледышки.
Иван решительно взметнул ногу вверх, повторяя удар в пах, который они с лейтенантом Калашниковым нарабатывали до одурения и который не раз уже выручал его. Однако тренер повернулся как-то так, что летящий точно в цель ботинок только скользнул по его бедру. Иван не успел поставить ногу на пол – тело тренера развернулось в обратную сторону, выбросив, как камень из пращи, раскрытую ладонь. Весьма болезненный тычок пальцами под нижнюю челюсть, голова Ивана запрокинулась назад, и, не удержавшись на ногах, он рухнул на пол.
– Это защита от удара в пах с контратакой, – услышал он над головой негромкий голос. – Мягкий вариант. Хотя возможен и жесткий. Например, если вместо тычка пальцами нанести крюк рукой в висок, то можно убить человека. Так что на улице лучше работать кулаком в челюсть.
Болевая точка на шее, куда пришелся удар пальцами, горела огнем. Иван вскочил на ноги. В душе поднималась глухая, звериная ярость. Он кинулся на тренера и… Ощущение было такое, будто его насадили на булавку, словно мотылька. В живот вошел таран, дыхание перехватило, Ивана согнуло пополам… Но упасть ему не дали. На его горле сомкнулась железная удавка, в которой он повис, словно кролик, угодивший в петлю-ловушку.
– Прямой удар ногой с последующим удушающим захватом…
Дед Мороз спокойно, как учитель анатомии на уроке, почти препарировал парня, при этом объясняя своим притихшим ученикам, как это лучше делается.
Иван дернулся, пытаясь освободиться, но удавка лишь затянулась сильнее.
– Если противник дергается, придушите его, потом бросьте на землю и возьмите на болевой. По ситуации можете нейтрализовать его, сломав руку. Если он вооружен, не разжимая захвата, ударьте его коленом под дых, после чего сверните шею…
Голос тренера доносился откуда-то издалека. В глазах запрыгали черные точки, похожие на рой крупных навозных мух, стремительно увеличивающийся в размерах.
– Всё… – выдавил Иван из себя, скребя ногами пол.
Клещи исчезли. Воздух ворвался в легкие с кашлем, слезами и соплями. Иван рухнул на колени и, схватившись за горло, дышал, дышал…
– А это не слишком жестоко, – донесся до него чей-то голос.
– В Библии сказано: «Возмутитель ищет только зла; поэтому жестокий ангел будет послан против него», – пояснил тренер. – Иными словами, противодействие нападающему должно быть адекватным. Он бил со всей силы. Если б я не увернулся, такой удар сделал бы меня на всю жизнь инвалидом. Да и защищался я не вкладываясь, вполсилы…
– Ничего себе «не вкладываясь», – Иван, утирая невольные слезы, вставал с пола.
Тренер пожал плечами и кивнул на свободный мешок:
– Начинай, показывай, что можешь. Вижу, кое-какие навыки у тебя есть. И неплохие навыки. Правда, правильно применять их ты пока не научился. Реальный уличный бой – он не для нападения, а для защиты себя и своих близких.
Иван кивнул:
– Понял. Спасибо за урок. К себе возьмете?
– Возьмем, – произнес тренер. – Завтра приходи в это же время к началу тренировки.
Иван четко развернулся на месте по старой армейской привычке и, пробормотав про себя: «Н-да… Точно не танцы…» – направился к выходу.
Осенью умер Евсей Минаич. Умер тихо, во сне, с улыбкой на лице, так, как втайне мечтает умереть каждый живущий на свете – без боли, мучений и лишней суеты. Среди ночи завыл, заплакал Лютый, и Иван, проснувшись от жалобного мява, почему-то не запустил в кота тапочком, а встал и пошел посмотреть, с чего это тот так горестно стенает.
Заметно выросший за лето зверь стоял на задних лапах, положив передние на край кровати, и звал, звал старика оттуда, куда тот ушел, оставив на этой земле единственную родню – двадцатилетнего внука и несчастного, плачущего кота…
Хоронили старика скромно, без особых почестей и оркестров. Не любил он при жизни ни того ни другого… Иван стоял над гробом, закусив губу, и не плакал. Плакала душа, щемило сердце… Ушел единственный человек, которого он любил. Исчез невидимый тыл, опора, которой мы часто не замечаем, принимая её как должное, и, лишь утратив, понимаем, как много потеряли…
С неба сыпалась мелкая водяная пыль, забираясь за воротник, норовя прикоснуться к теплым людским телам мёртвыми, холодными пальцами. Осенний ветер зло хлестал по унылым надгробиям, по кучам прелой кладбищенской травы, по лицам людей, словно выгоняя живых из жуткого города смерти.
«Почему, когда в жизни происходит что-то страшное, идет дождь?» – думал Иван.
– Небо плачет, – как бы отвечая на его немой вопрос, прошептала рядом старуха. – Значит, умер хороший человек…
Гроб опустили в жидкую грязь, и твердые куски прихваченной первой изморозью глины застучали по доскам.
«Последний, кто стучится к нам, – это комья земли, колотящие по гробовой крышке…»
Бессвязные мысли роились в голове Ивана.
«Идут месяцы, годы, века, а они всё стучатся… ко всем… и когда-нибудь ко мне… Прощай, дедушка, прощай, родной».
А небо всё рыдало, роняя на свежую могилу прозрачные слезы осеннего дождя…
…Неподъемный мешок упал на плечи.
– Давай следующий… – Голос из недр вагона не давал передышки. – Давай-давай, не телись…
Иван сбросил последний мешок и расправил ноющие плечи. Жирный подрядчик подошёл и протянул смятую купюру. Иван, не глядя, сунул её в карман и пошел к выходу с товарной станции…
…Удар, ещё удар… Руки, налитые свинцовой усталостью, не успевают подниматься… Чужая нога бьет по бедру. Боли нет – она придет потом, после тренировки, а сейчас…
– Что с тобой?
Сашка опустил перчатки.
– Ты какой-то варёный сегодня, будто на тебе всю ночь ездили…
– Точно, – буркнул Иван. – Мешки ездили.
– Какие мешки? – удивился Сашка – розовощекий, весёлый парень, почти одновременно с Иваном записавшийся в секцию…
– Вагон я разгружал. Жрать-то на что-то надо. И за обе секции платить опять же…
– И что по деньгам? – деловито осведомился Сашка.
– Сто двадцать рублей в час. Итого за ночь тысяча набегает.
– Вагоны? На своем горбу? За штуку?
Сашкина челюсть от удивления поехала вниз.
– Ну ты даешь, земляк…
– У тебя есть лучший вариант?
Сашка задумчиво почесал затылок:
– Так, значит, для полудохлых сегодня качалка у Володи по-любому отменяется… Ну что ж, попробуем помочь брату по разуму. Моральные комплексы на макушку не сильно давят?
– Я их в армейском толчке случайно утопил, – невесело усмехнулся Иван.
– Тогда договоримся, – Сашка хлопнул парня по плечу. – Сегодня провернем одно дельце – считай, что в одну харю минимум десяток вагонов разгрузил…
…Сашка зашел за Иваном в одиннадцатом часу вечера. Войдя в полутемный коридор, парень вдруг отпрыгнул в сторону и схватился за сердце:
– Ох ты, итить твою мать…
Старая, кое-как свинченная из панелей ДСП коридорная вешалка покачивалась, поскрипывала и грозилась вот-вот развалиться. С ее верхней полки горели злобным огнем два желтых глаза: Лютый, уже более чем полутораметровый от кончиков ушей до хвоста, готовился прыгнуть на незнакомца.
– Тихо ты, братан, – Иван не без труда снял с полки шипящую зверюгу и отнес в комнату.
– Ну ни хрена у тебя здесь твари водятся!.. – Сашка все еще не мог перевести дух. – Собирайся, что ли, укротитель…
Сашка приехал на старой, видавшей виды «Волге». В машине сидел ещё один габаритный парень, занимавший почти всё заднее сиденье.
– Макс, – коротко представился парень, обнажая в широченной улыбке подгнившие зубы.