– Да, – ответил я. Он, скорее всего, не один, и в этот момент изображает пред кем-нибудь строгого папашу. – Еду, встречай.
Уже три часа, а я даже не завтракал. Припарковал машину во дворе дома, в котором отец живет со своей стервой. Вышел, осмотрел, наконец, повреждения. На переднем левом крыле небольшая, с ладонь, вмятина, со следами белой краски Газели. Потер пальцем, белая краска исчезала, не оставляя следа. Мелочь, в сущности, но, сколько же из-за неё проблем. Встречаться с отцом не было никакого желания, я отправил ему сообщение: «машина во дворе, ключи у консьержки». Он не перезвонил. Я ушел.
В голове зрел план. Единственный человек, который поймет меня и поддержит в столь сложную минуту – бабушка. Даже хорошо, что всё случилось именно так. Она всегда недолюбливала отца, в карман за словом не полезет, дай ей только повод. Живет неподалеку. Каких-то семь кварталов отсюда, совсем не расстояние для меня сегодня.
Я нажал кнопку звонка справа от двери. Мелодия разлилась птичьей трелью. Спустя минуту послышалось шарканье тапочек, в дверном глазке потух свет, дважды хрустнул замок, скрипнули старые петли, и бабуля вцепилась в меня теснейшими объятиями.
– Вовка, – причитала она, – ну надо же, вспомнил про бабку. Заходи, Володенька, раздевайся. Что ж не позвонил, не сказал, что придешь, у меня ж не наготовлено ничего…
– Ничего не нужно готовить, бабуль, просто соскучился, – соврал я.
Рассказывать с порога обо всём, что случилось, я не стал. Нужен правильный момент, и он не заставил долго ждать. В зале стоял шкаф – стенка, на полках которого было много фотографий в рамочках. Бабушка пошла на кухню греть чайник, а когда вернулась, застала меня плачущим с фотографией матери в руках. Я только взял фотографию с полки, сдул пыль, и пылинка попала в глаз, вызвав обильное слезотечение. Бабушка, забыв про чайник, принялась утешать меня и жалеть. Момент настал.
– Бабушка, бабушка, – всхлипывал я, – знала бы ты, как мне тяжело. Как же тяжело, как же тяжело. Никому я не нужен. Из последних жил тяну…
– Да как же не нужен, Володь?
– Вот, так вот и не нужен. Шел к бабуле, родной, халвы, думаю хоть куплю кусочек, ты ж её так любишь, а не могу, пешком к тебе шёл, ноги вон стер, как же гудят, на трамвай денег нет, не то, что на халву… Мы, бабулечка, правнука тебе родить решили… Яночка беременная голодает, совсем сил нет. Думал, хоть в такси пойду работать, копеечку заработаю, да нет, папа машину забрал… ненавидит он Яночку. Как для своей Илоночки, так на всё готов, на задних лапках скачет, а сыну шиш на постном масле…
– Да что ж он, с ума, что ли совсем сошел? Разве так можно…
– Можно, бабуль, можно, сама же говорила, сирота я круглый, вот, оказывается, о чём ты говорила, я то сразу и не понял…
Бабушка вынула из шкафа ящик, из ящика коробку, из коробки кулёчек, из кулёчка папку, из папки конверт, а из конверта стопку денег и протянула их мне.
– Возьми вот, хоть покушать купи.
– Что ты, бабушка, не надо, тебе нужнее… – запротестовал я, незаметно, пальцами перебирая пятитысячные купюры. Набралось двенадцать листов.
– На зубы откладывала, а на что мне зубы. Если вы голодаете, так и мне кусок в горло не полезет.
– Святой ты, человек, – сказал я, крепко обнял бабушку и сунул деньги в карман.
– Володь, ты грамотный, посмотри-ка, а то я этим жуликам не доверяю. Почтальонша письмо принесла, а от кого не пойму, – бабушка протянула конверт. Отправителем значился банк.
На кухне разрывался свисток чайника.
– Я почитаю, что здесь. Там чайник выкипает…
Бабушка побежала на кухню, а я вскрыл конверт. Внутри лежала кредитная карта, и ПИН-код. Карту сунул в карман, письмо с паролем сфотографировал, аккуратно запихнул обратно в конверт и пошел на кухню.
– Ерунда какая-то, ничего интересного, – сказал я, демонстративно разорвал конверт и бросил бумажки в мусорное ведро под раковиной.
В чашки налит кипяток. Пахнет мятой. На сковороде скворчит масло, жидкое тесто поднимается в румяные оладьи. Масло брызжет на бабушкины руки. Она подбирает оладушки лопаткой и убирает сковороду в сторону. На ужин она поджарит картошку на этом же масле, из экономии, смажет маргарином сухарик и запьет чаем, заваренным в третий раз одним пакетиком. Она экономит на всем, моет полы в подъезде и накапливает немаленькие суммы, но тратить их на себя не может, ей жалко. Жить, как бабушка, я не хочу и не буду. Не буду давиться субпродуктами, не буду донашивать чужое тряпье, собирать по акции купоны и наклейки, лепить обмылки к новому куску. Нет, всё это не для меня, уж лучше сдохнуть. Еда, которую она готовит, вызывает у меня отвращение, но голод побеждает брезгливость, кончиками пальцев я беру оладушек, поливаю клубничным вареньем и кидаю его целиком в рот. Салфеток нет, они же стоят денег, бабушка протягивает мне вафельное полотенце, которым только что вытирала посуду. Меня сейчас стошнит.