Первым делом купил много продуктов, самых разных, экзотических, дорогих, полезных. Потом мы купили одежду Яне, девочкам и малышу, рождение которого ждали меньше чем через месяц. Обставили мебелью детскую комнату. Себе я ничего не покупал. Нет, не экономил. Оказалось, что мне не так много нужно, и всё есть.
Яна была счастлива. Не преувеличиваю, она светилась, как гирлянда на кремлевской елке. В этом была моя заслуга. С момента, как её положили в больницу, в наших отношениях многое изменилось. Она вдруг поняла, что может потерять меня, а когда увидела на пороге родильного отделения, то поняла ещё и что ошибалась, и что потерять меня невозможно, и я скорее пулю себе в лоб пущу, чем расстанусь с ней. В болотной тиши не будет счастья, нужно движение, постоянный бурный поток и уж что-что, а кровь бурлила в её сердечке долгие двадцать часов нашего нелепого расставания. Я почти не выходил из дома. Яне это доставляло особенное удовольствие. Как женщина властная и самодостаточная, она стремилась иметь контроль над всем, что её окружает. А ещё она любила меня, хоть и не сознавалась в этом.
Я и сам был бы рад пресмыкаться и служить ей, самозабвенно, ничего не требуя взамен, как бесхитростное дитя у нерадивой матери. Но дома я не от большой любви, а из боязни. Страх возник из ниоткуда и быстро заполнил собой пространство, как искра разгорается до лесного пожара. Боюсь оставить её дома одну. Вдруг понадобится помощь? Вдруг внезапно, начнутся роды? Так ведь бывает. Спать с Яной больше не ложусь, боюсь, что дернусь во сне, закину на неё ногу, и случайно убью нерожденного малыша. Боюсь встретить знакомых, боюсь их расспросов и червивых завистливых глаз. Вздрагиваю от любого шороха, почти не сплю, нет аппетита. Это не продлится долго, утешаю себя, скоро он родится, приедет домой, мы будем вместе, мы будем счастливы. Пробуждается новый страх: а если он родится нездоровым или, не дай Бог, мертвым, такое ведь тоже бывает, и тогда я готов умереть сам, отдать свои силы и годы до последней минуты, лишь бы с ними было всё хорошо.
Раздражает показушное спокойствие Яны. Она ведет себя, как корова в Индии, которую абсолютно ничто не заботит.
– Почему ты ничего не ешь? – спросила она за завтраком.
– Да так, – сухо ответил я, – задумался.
– О чём?
– Ни о чём.
– Тогда о ком?
– О нашем сыне, – сказал я помедлив. – Каким он будет?
– Маленьким, – усмехнулась она, – красненьким и ещё беззубым.
– Это понятно, но неужели тебя совсем ничего не пугает?
– Меня ты пугаешь. Что происходит? Ты какой-то нервный.
– Я постоянно думаю, что если, вдруг, ну, если, не дай Бог, – я никак не мог найти подходящего слова и всё мямлил, – ну что если вдруг, ну, он будет какой-нибудь не такой, особенный.
– Никогда не смей так думать, а тем более, говорить, – нахмурилась Яна, – какой бы он не родился, он наш сын. Зачем ты затеял этот дурацкий разговор?
– Ты сама спросила, – продолжал я виновато мямлить, – и к тому же, разговор вовсе не дурацкий. Это важно. Я извелся уже об этом думать. Тебе скоро рожать, понимаешь?
– Да ты что? А я не знала, – съязвила она.
– Вдруг что-нибудь с тобой случится. Я не переживу.
– Перестань, дурачок, всё будет хорошо, – сказала она и небрежно потрепала за волосы. В еду посыпались мелкие чешуйки перхоти, я отдернул голову. – Как говорит мой гинеколог: беременной не останусь. Всё будет хорошо, – утешала она меня, как будто мне скоро рожать, а не ей.
Мы больше не возвращались к этому разговору, но дурные мысли не оставляли ни на минуту. Спустя десять дней после нашего разговора Яна разбудила меня в пять часов утра. Я только уснул после тяжелых раздумий, мне снилась мать, она радовалась.
– Вова, Вов, просыпайся, – трепала Яна меня по плечу, – Вова вставай, я рожаю.
Я подскочил, и, не успев пробудиться, стал судорожно хватать одежду, натянул джинсы, надел майку шиворот - навыворот, искал возле дивана носок, понимая, что времени нет, решил ехать без носков. На кухне я плеснул себе в лицо холодной воды, прополоскал рот, сплюнул в раковину и выскочил в коридор. Яна ждала одетая, обутая, аккуратно причесанная, и, к своему удивлению, я даже заметил на её лице лёгкий утренний макияж.
– Сумку взяла, документы взяла, вроде бы ничего не забыла, – бубнила она под нос совершенно спокойно, будто бы мы не рожать ехали, а собирались в ресторан.
Завел машину, помог Яне сесть, а она всё шептала что-то и непонятно было, то ли молится, то ли в сотый раз мысленно перебирает вещи в спортивной сумке. Я вел аккуратно, но быстро, Яна гладила правой рукой живот, а левой крепко сжимала мою кисть, впиваясь в кожу аккуратно подпиленными ноготочками. Через пять минут мы были в приемном отделении роддома. Меня с вещами оставили в коридоре, а Яна ушла с дежурным врачом. «К чему снится мать?» – думал я, не замечая ничего кругом, не обращая внимания на подъезжающие одна за другой кареты скорой помощи и на толпы людей, которые в столь ранний час носились мимо, заполняли анкеты и сортировали вещи в пакетах, – «нужно посмотреть в Интернете. Ещё нужно посмотреть, к чему снится покойник». Они вернулись через полчаса, врач держал её под локоть и что-то сосредоточенно рассказывал, а она виновато улыбалась.