— Хорошее слово порой стоит обезболивающего, — учил он Леньку.
— Я даже со скотиной разговаривал, когда на ветеринарном учился, Гавриил Алексеич, — щербато улыбался Ленька. Зубы ему выбили уже здесь, в плену.
Когда Волгин заглянул в свою каморку в конце барака, чтобы взять из шпехтовского ящика с препаратами еще пару ампул пенициллина и шприцы, то обнаружил, что ящик пропал. Он чертыхнулся, выглянул из каморки, позвал Леньку, но вместо Леньки из полумрака к нему шагнула одна из немок-медсестер, Хильда.
— Ты что-то потерял, красавчик? — тихо спросила она.
— Где ящик с лекарствами?
— Это незаконная поставка, милый доктор. По правилам, твои пациенты не должны получать таких лекарств. Они предназначены только для наших солдат. Я забрала ящик. Но ты можешь вернуть его, если заглянешь в ординаторскую лаборатории сегодня вечером. Получишь не только лекарства, но и кое-что еще. — Медсестра шагнула ближе и протолкнула пухлое колено ему между ног.
Волгин смотрел на нее строго и спокойно.
— Меня пациенты ждут, Хильда.
Немка подождала еще немного и отодвинулась.
— Подумай, доктор. Твоим пациентам нужны лекарства. Как надумаешь — приходи. Только не слишком поздно. Сам знаешь, ночами по лагерю ходить запрещено, — улыбнувшись напоследок исподлобья, Хильда ушла.
Ну и что теперь делать-то, тоскливо подумал Волгин. Чего ей неймется, гниде, эсэсовцев ей, что ли, не хватает? Препаратов больше не было. Вообще. Даже аспирина, даже бумажных лент. Асептиков и антисептиков тоже не было. В бараке для рожениц у него лежала украинка на сносях, с огромным животом, родит со дня на день — откуда-то Волгин точно знал, что там тройня, первая в его практике: трое отличных пацанов, которые будут спасены, пристроены в немецкие семьи, но вот сами роды будут очень тяжелыми. Что он будет делать без раствора йода, без хирургических нитей, как будет зашивать многочисленные разрывы?
Волгин снова принялся метаться по бараку, сопровождаемый взглядами своих пациентов. А и пойду, с гадливым отчаянием подумал он. Пойду и потребую у твари вдесятеро больше препаратов. И оттрахаю так, что не поднимется. Если, конечно, женилка сработает. А как вообще может сработать на навозную кучу, на разжиревшую лагерную крысу, на груду отбросов? Похотливая детоубийца была гаже всего этого, вместе взятого.
— Гавриил Алексеич, — тихо позвал Ленька, прекрасно видевший, что на душе у Волгина и так погано. — Там опять этот поляк пришел...
— Убью! — Волгин метнулся к выходу из барака и вдруг вспомнил — о чем там трепался Вильчак? Говорил, что может «организовать» лекарства... Лекарства! В обмен на предоставление больничных тайников лагерному Сопротивлению. Что хуже? Опасность или мерзость? А если Хильда обманет его и не вернет ящик? С нее еще как станется.
— Я согласен, — сходу выпалил Волгин в лицо Вильчаку, который явно приготовился к очередному граду ругани и тумаков и оттого поначалу даже растерялся. — Тащите ваше чертово оружие, тайники я покажу. Но лекарства мне нужны прямо сейчас.
— Спасибо, пан доктор. Я знал, что вы нам поможете. За лекарствами пойдем вместе, сегодня ночью. Один я не справлюсь.
— Ночью из бараков нельзя выходить, идиот.
— Нельзя, — согласился поляк. — Но я знаю способ. Заодно увидите, что здесь на самом деле творится, пан доктор.
Волгин показал Вильчаку и двум его приятелям тайники под нарами — отчего-то сопротивленцы были еще и недовольны, что тайники вырыты прямо в голой земле, натаскали досок; Волгин только рукой махнул, мол, делайте, что хотите. А затем с трудом дождался ночи. Ходил среди своих пациентов, которым ничем пока не мог помочь, кроме как словом. Говорил с ними. Сидел рядом с недавно привезенной в лагерь фронтовой медсестрой, больной и брюшным тифом, и пневмонией разом, ее лихорадило, она дышала с трудом, а Волгин только и мог, что положить ладонь на ее раскаленный лоб и сказать:
— Катерина, посмотри на меня. Тебя дома двое детей ждут. Ты здоровенных мужиков из-под огня вытаскивала, а с болячками ведь и подавно справишься, верно?