Потом проходит в гостиную, где его жена Анна и дочь торговца скобяным товаром с улицы Гарибальди Джузеппина усердно вяжут.
Анна мягкая, жирноватая, белокурая. Отец ее был судьей города Лучеры, прославленного во всей провинции города юристов неподалеку от Фоджи; семья эта пользовалась и пользуется уважением с незапамятных времен; их фамилия встречается еще в архивах XIII века; судья Алессандро уверяет, что они ведут род от одного из швабов, которых привел с собой император Фридрих II, когда он сделал Лучеру столицей своего королевства в Южной Италии.
Джузеппина — худощавая брюнетка, глаза у нее блестят, как у всех маляриков. Правда, она не пожелтела от болезни, как судья и Джулия дона Чезаре; кожа у нее матовая, цвета терракоты. Все тот же судья утверждает, что она прямой потомок сарацин, которых Фридрих II вооружал для борьбы против папы, когда перестал доверять своим собственным рейтарам; рота сарацин как раз и была размещена в Порто-Манакоре.
Джузеппина вяжет на спицах лифчик — толстую полоску, нечто спиралеобразное, цель его — увеличить грудь и подчеркнуть кончики сосков; в нынешнем году на всех итальянских пляжах задают тон Лоллобриджида и Софи Лорен.
— Синьор комиссар, — обращается к вошедшему Джузеппина, — хотите доставить мне удовольствие?
— Да разве я хоть раз в жизни тебе в чем-нибудь отказывал? — смеется комиссар.
— Ну скажите, что согласны.
— Обещай ей, — добавляет Анна.
— Вижу, вижу, уже столковались здесь без меня, — говорит комиссар. Очевидно, за мороженым послать?
— Мороженым мы и без вас можем полакомиться, — хохочет в ответ Джузеппина. — Нет, вот о чем я хочу вас попросить: разрешите завтра синьоре Анне пойти со мной утром на пляж.
— Да, да, — подтверждает Анна.
— Анна и без того ходит с детьми и с тобой на пляж, когда ей только заблагорассудится, — отвечает комиссар.
— Вы отлично понимаете, что я имею в виду, — не отстает Джузеппина.
— Тогда говори, в чем дело.
— Разрешите ей со мной выкупаться.
— Ах, так вот что вы тут надумали!
— Значит, да?
— Значит, нет, — сухо бросает он.
— Теперь только одни деревенские женщины не купаются, — замечает Джузеппина.
— Ну скажи, на кого я похожа в халате, когда все дамы сейчас носят купальные костюмы? — возмущается Анна.
— В нынешнем сезоне, — подхватывает Джузеппина, — даже жена адвоката Сальгадо и та решилась купаться…
— И щеголяет в купальном костюме с вырезом до самой попы, — говорит Анна.
— А вот донна Лукреция не купается, — произносит комиссар, — и, уверен, по этому поводу историй не разводит.
— Лукреция! — восклицает Анна. — Мы, видите ли, слишком гордые, чтобы купаться в Манакоре. Не уверена даже, что она до Римини снизойдет. Ей подавай прямо Венецию.
— Значит, вы боитесь, что вашу жену увидят в купальном костюме? спрашивает Джузеппина.
— Это уж мое дело!
Джузеппина вперяет свой лихорадочно блестящий взгляд прямо в глаза комиссара Аттилио.
— Мы еще к этому разговору вернемся, — обещает она.
— Ух ты, негодница, — говорит он.
— Что это с вами обоими? — спрашивает Анна.
— Ваш муж ужасно отсталый человек, — заявляет Джузеппина. — Не желает, чтобы вы шли в ногу со временем. Если бы мог, заточил бы вас в монастырь. Вам куда счастливее в Лучере жилось.
— Что верно, то верно, — вздыхает Анна.
— Тебе, конечно, было бы на руку, если бы она туда вернулась, обращается комиссар к Джузеппине.
— Я бы сама с ней охотно туда поехала.
— Ну это еще вопрос.
— Да успокойтесь вы оба, — замечает Анна.
Гостиная обставлена в неаполитанском стиле конца прошлого века. Высокие и узкие кушетки и кресла, мраморный столик на ножках а-ля Людовик XVI, плотные занавески красного плюша. Одна стена сплошь затянута вышитыми шпалерами, где полно тигров и львов. Высокое зеркало в позолоченной гипсовой раме, задрапированное красным плюшем и украшенное искусственными цветами, водружено на широкогорлую китайскую вазу. У подножия статуи Мадонны помещена старинная масляная лампа, но вместо горелки в нее вставлена алая электрическая лампочка, которую не тушат круглые сутки. Вся эта обстановка — приданое Анны и привезена из Лучеры.
— Опять лампочка Мадонны перегорела, — говорит комиссар.
Он подходит к статуе, осеняет себя крестным знамением, вывинчивает лампочку и, приоткрыв ставни, рассматривает ее волоски на свет. В комнату вместе с дыханием зноя врывается пение арестантов.
— Приходится уже десятую лампочку менять, — замечает комиссар.