С самым серьезным видом они обсуждали все эти вопросы, обсуждали с жаром, даже с плохо сдерживаемым восторгом, и в каждом их слове звучала радость, коль скоро они одолели самого Маттео Бриганте.
— А вдруг он вернется? — спохватился Пиппо. — Лучше тебе здесь не оставаться.
— У меня нож есть, так что я ничем не рискую.
— Нож-то нож, а все-таки… Знаешь, какой он хитрюга. Найдет средство тебя обезоружить.
— Тогда оставайся ты со мной, — предложила Мариетта.
Об этом он сам и не подумал.
— Ясно, останусь.
Оба замолчали. Уселись на груду холщовых мешков и взялись за руки. Совсем так же рука в руке сидели они сегодня утром на берегу бассейна, и Пиппо тогда рассказывал ей о ночных подвигах гуальони. Но теперь оба молчали. Каждый думал о том, что всю эту ночь им придется провести вместе. Мариетта попросила Пиппо остаться ночевать, хотя за минуту даже не думала об этом, как-то сказалось это само собой во время их беседы. И вот впервые в жизни они не смели взглянуть в глаза друг другу.
Уже не раз им приходилось проводить вместе и день, и ночь, и даже целые сутки, в низине, на козьих холмах, среди дюн, на плантациях и даже в лесу Теней. Но цель там была иная — воровство и браконьерство. Так уж повелось, что он советовался с ней, прежде чем пуститься вместе со своими гуальони на какое-нибудь дело, и подчас дело весьма рискованное, как, например, угон «веспы», принадлежавшей карабинеру, или на другое дело, потребовавшее еще большего размаха, что повлекло за собой, помимо других последствий, подмену черного бумажника Бриганте (о чем Пиппо еще не знал) на рыжее кожаное портмоне; но, о чем бы они ни совещались, какие бы проекты ни строили, говорили они обо всем по-ребячьи.
Они уже давно решили, что любят друг друга. Никогда они не расстанутся, это ясно. Потом они, конечно, поженятся, это тоже само собой разумеется. А на ближайшее время они договорились бежать вместе из Порто-Манакоре, благо счастливый случай и известная ловкость рук доставили им нужные для этого средства: Мариетта должна была назначить день побега. Однако они не торопились. Ни разу они не обменялись даже беглой лаской, ни разу он не поцеловал ее в губы. И им даже не приходилось для этого сдерживать жар в крови. Это вовсе не значит, что они были какие-то пуритане. Если бы им пришла охота целоваться по-настоящему, касаться друг друга, заниматься, наконец, любовью, они бы и занялись без малейшего зазрения совести, недаром же они были главарями шайки гуальони, привыкшими нарушать все и всяческие законы. Просто в них еще не заговорило желание.
Нельзя сказать, что Пиппо не знал технической стороны любви, он обучался ей с другими мальчишками, с козами, в одиночестве и даже неоднократно, прибавив себе годы, с девицами из публичного дома в Порто-Альбанезе. И нередко он получал от этого удовольствие, когда побольше, когда поменьше, чаще всего поменьше, потому что девицы всегда ужасно торопились; один только раз, когда у него хватило денег заплатить за получасовой визит, девушка обучила его многому: и как надо вести себя с партнершей, и как получать от этого побольше наслаждения. Но он еще никак не соотносил радости, получаемые от публичных девушек, со своей любовью к Мариетте. Ему нравилось быть с ней вместе, она была поверенной всех его тайн и замыслов, часто вдохновительницей его игр и разбойничьих подвигов, и было установлено, что она станет его женой и таким образом их дружба-сообщничество будет длиться вечно. Но мысль о том, что она станет его женой, как-то не вязалась с мыслью о Мариетте — партнерше по любовным утехам; он знал, что так оно рано или поздно случится, но как-то не задерживался на этой мысли, больше того — вообще избегал об этом думать.
Главарю гуальони, находящемуся в состоянии непрекращающейся войны со всем взрослым населением Порто-Манакоре, волей-неволей приходилось внимательно наблюдать за частной жизнью манакорцев. Богачи делают своим женам детей, но для удовольствия посещают публичные дома в Фодже или заводят себе на стороне любовницу, искусную в любовных делах, такую, какой, скажем, будет Джузеппина для комиссара полиции или для кого-нибудь другого. Одни только бедняки занимаются любовью с собственной женой, потому что им не из чего платить другим. Хотя он, понятно, сам не смог бы точно сформулировать свою мысль, но то, что до сих пор он никогда даже в мыслях не связывал с Мариеттой, своей теперешней сообщницей и будущей женой, техническую сторону любви, было для него как бы своего рода роскошью.
А Мариетта, красивая, вполне сформировавшаяся еще четыре года назад девушка, с дерзко поднимающими платье кончиками грудей, привыкла, что ей вечно приходится отбиваться от беглых прикосновений, от лапанья мужчин, буквально шалевших при мысли о ее девственности. Случалось даже, она ловила на себе тяжелый взгляд дона Чезаре, ничуть не игривый, ничуть не горячий, просто обволакивающий ее взгляд; ее не возмущала мысль о том, что ей придется, если он того потребует, отдать ему свою невинность, коль скоро таков неписаный закон Юга, который она чуть ли не с детства приучилась считать «вполне естественным»; если она и думала об этом только думала она об этом редко, — то не как о страшном насилии над ее волей, а, скорее, как об одной из тех бесчисленных мелких докук, от каких не всегда удается отвертеться — тут уж ничего не попишешь, — а после сразу же займешься чем-нибудь другим.