Бриганте заказывал самые дорогие блюда и французские вина. Франческо вино вообще недолюбливал, но пил, чтобы не получилось так, будто он не благодарен отцу за его щедрость и будто он неспособен оценить всей его деликатности. Но еда не шла ему в глотку. Блаженное чувство раскованности, какое он испытывал накануне в присутствии Лукреции, бормоча какие-то несвязные, нежные слова любви, сами рвавшиеся из груди, продлилось недолго, лишь до той минуты, пока он не очутился лицом к лицу с отцом. Всю ночь преследователь из его детских кошмаров не отставал от него, двуликий, как все последние недели, он смотрел на него требовательным взглядом, наполовину отцовским, наполовину донны Лукреции. С самого утра его томил нынче тоскливый страх и никак не желал проходить.
После завтрака Бриганте усадил сына в такси.
- Куда мы едем? - спросил Франческо, не дослышав адреса.
- Следует тебе и это тоже узнать, - ответил отец.
Франческо поднял на него свои большие глаза, в которых не отразилось ни одной мысли.
- Это не то чтобы публичный дом, - пояснил Бриганте. - Туда первого встречного не пустят... Мадам - моя старинная приятельница.
Бриганте не спускал своих жестких маленьких глаз с больших водянистых глаз сына.
- Я знаю, у тебя денег нет, - продолжал Бриганте. - Ничего, я тебя приглашаю. У Мадам вовсе не какой-нибудь бордель. Выберешь себе девушку, и она с тебя ничего не возьмет: захочешь - сделаешь ей подарочек, не захочешь - не надо. В домах высокого пошиба, как этот, все переговоры ведутся через Мадам, ты берешь девушку, а платишь помощнице хозяйки. Совсем так, как в отеле Сарти; ты, верно, заметил, что я оплатил счет не официанту, который нас обслуживал, а самому метрдотелю; прежде чем мы сели завтракать, я обсудил меню с хозяином, а уходя, оставил на чай официанту. Вот и там то же самое...
И добавил:
- Так что не беспокойся. Я все улажу с помощницей, синьориной Чинтией, заплачу за время, которое ты проведешь с девушкой, а девушку сам себе выберешь.
- Спасибо, отец, - поблагодарил Франческо.
Из такси они вышли в пригороде Фоджи, у виллы, стоявшей на отшибе. Мадам приняла их в маленькой гостиной, где вокруг столика лимонного дерева стояли кружком кресла, обитые светлой кожей.
- Разреши представить тебе моего сына, - начал Бриганте.
Мадам окинула Франческо беглым взглядом, потом повернулась к отцу и с полуулыбкой спросила:
- Как это ты ухитрился сделать такого красавца?
Произнесла небрежно, как само собой разумеющуюся любезность. Лет сорока, высокая, стройная, в скромном шерстяном платье джерси. Франческо нашел, что она примерно такого же "тона", как старшая сестра в шикарной неаполитанской клинике, куда он ходил навещать больного приятеля.
- Я думаю, лучше всего ему бы Фульвию, - сказал Бриганте.
- Что ж, Фульвия свободна.
- Но, может, он какую-нибудь другую предпочтет, - добавил Бриганте.
- Сейчас в большой гостиной их у меня шесть или семь, - заметила Мадам.
И повернулась к Франческо:
- Но вы, очевидно, предпочитаете, чтобы я показала вам их всех по очереди. И скажете мне, какая пришлась вам по вкусу.
- Видишь, что значит стиль заведения, - обратился Бриганте к сыну. Нам бы надо с тобой поговорить, - добавил он, обращаясь к Мадам.
- Что ж, пойдем ко мне в кабинет, - согласилась она. И направилась к двери, за ней - Бриганте.
- Подожди нас, - бросил он сыну.
- Кстати, как его зовут? - спросила уже с порога Мадам.
- Франческо, - ответил отец.
Она обернулась к Франческо.
- Ну, до скорого, Франческо, - бросила она.
Он остался один. Из соседней комнаты до него долетал приглушенный звук голосов, нескольких женских голосов, смех, пожалуй чересчур громкий, потом неясный гул восклицаний, как при встрече с хорошим знакомым. "Должно быть, с отцом", - подумал Франческо.
И эта маленькая гостиная с обитыми кожей креслами тоже напоминала ему клинику в Неаполе. На стенах гравюры, в основном Фрагонар, разве что чуть-чуть вольные; у аптекаря в Порто-Манакоре висели точно такие же в спальне. Здешние были в изящных рамках лимонного дерева, как и столик.
Тоскливый страх не проходил, но после выпитого в отеле Сарти вина на Франческо напало какое-то странное оцепенение. Его разбирала дремота, столь же мучительная, столь же неодолимая, как и этот неотвязный страх.
Дверь открылась.
На пороге стояла высокая брюнетка в черном шелковом, наглухо закрытом, плотно обтягивающем платье, подчеркивающем ее худобу; она казалась еще тоньше и выше из-за того, что через плечо был наискось переброшен шарф.
- Меня зовут Фульвия, - проговорила она.
Глядела она на него, во всяком случае так ему показалось, не игриво, не вызывающе. Вот этого-то холодка он никак и не ожидал. И страх его еще усилился. Девушка осмотрела его с головы до ног. А Франческо несколько раз тряхнул головой, чтобы прогнать сонную одурь. Она лукаво улыбнулась. А он подумал, что, видно, она чересчур в себе уверена. "И это при такой-то худобе!" - удивился он. Она стояла в дверном проеме, спокойно бросив руки вдоль тела, и даже не потрудилась состроить ему глазки, поиграть бедрами или грудью, скорчить гримаску, а просто смотрела на него, и во взгляде ее мелькал насмешливый огонек. Его уколола эта насмешка, и он вскочил с кресла.
- Идите за мной, - сказала она.
Она пошла по коридору, он за ней. Они очутились в ее комнате (серый плюш мебели, серые обои, широкая кровать с белоснежным бельем, даже складочки на накрахмаленных простынях не были примяты).
- Чувствуйте себя как дома, - проговорила Фульвия.
Она помогла ему снять пиджак и повесила на плечики. Он стоял столбом посреди комнаты и только следил за ней взглядом. Она приблизилась, развязала на нем галстук и тоже повесила на плечики поверх пиджака. Потом снова приблизилась к нему. Он поднес было руку - таков, считал он, его мужской долг - к маленькой груди, еле выступавшей под шелком платья. Она ласково отвела его руку.
- Предоставьте действовать мне, - сказала она.
Насмешливый огонек ее глаз стал еще ярче.
- Пока что, - добавила она, - здесь распоряжаюсь я:
Расстегнув на нем рубашку, она помогла ее снять. И тоже нацепила на плечики поверх пиджака. А он все стоял, в брюках, по пояс голый.
- Ложитесь, - сказала она.
Он растянулся на постели.
Она не то развязала, не то расстегнула что-то под шарфом, которым заканчивалось ее платье под самой шеей, платье упало на пол, и она очутилась совсем голая возле постели.
Обнаженная, она оказалась еще худее, чем он решил поначалу, груди чуть свисали, но были такие маленькие, что кончики их все же торчали, как гвоздики, подумал он, вбитые в ладони деревянного Христа, стоявшего у входа в храм святой Урсулы Урийской. Он снова потянулся к ней, она отстранилась. Потом взяла его руки, развела их, словно бы распяла на постели, и начала гладить их кончиками ногтей, сначала у сгиба локтя, очень-очень легко; и, хотя было слышно, как скребут кожу ее ногти, она ни разу не царапнула его, а все водила по коже пальцами медленным и методическим движением, словно сгребала граблями траву. Он безропотно покорился ей.
Вот острые, ласковые, колкие прикосновения спустились к запястью, потом поднялись до подмышек. Он потянулся к ней, выпятив свою жирноватую грудь с почти женскими сосками, грудь тяжеловесного рыжего парня, стараясь коснуться грудью ее маленьких остроконечных грудей. Ногти ее теперь врезались уже в плечи, в подмышки. Он застонал от наслаждения и страха.
А тем временем Маттео Бриганте вел с Мадам деловые разговоры. Ее помощница, выбившаяся из простых девиц и теперь тоже причастная к управлению домом, синьорина Чинтия, принимала живейшее участие в их беседе. Все трое разместились в кабинете Мадам вокруг массивного письменного стола, покрытого стеклом, рядом с картотекой, где хранились накладные, счета, контракты.