Агап долбанул раз, другой, третий… Кирпичи плюхались в воду, и скоро уже можно было протиснуться в дыру, да только в жижу лезть не хотелось.
— Мил человек! — позвал Клещ. — Отзовись-ка! Али рукой подвигай! Живой ли?
Палабретти услышал русскую речь, но она его не испугала. Он был готов принять помощь хоть от самого дьявола. Ничего, разумеется, не поняв, он вяло пошевелил рукой.
— Живой, — констатировал Клещ, — а в дерьмо лезть неохота.
— Жердину бы али багор какой, — помечтал Агап. — Багор-то сподручнее, коли у него руки не держат…
— Цыц! — вдруг прошипел Клещ.
Агап замолчал. Сверху послышался лязг засова и скрип открываемой двери. Потом опять лязгнул засов, шаги перешли в топтанье на месте.
— Никак кто-то до ветру пошел… — прокомментировал Клещ шепотом.
Но тут произошло непредвиденное.
Вверху, там, где слышались шаги, вдруг треснуло, грохнуло… Клещ с Агапом шарахнулись от дыры, отскочив в глубину подвала. Откуда-то сверху и колодец рухнул целый дождь кирпичей, мигом заваливший и колодец, и дыру в кладке. С десяток кирпичей ввалилось и в подвал.
— Ну, Агап-Еруслан! Раздолбал так раздолбал — весь нужник навернулся! — пробормотал Клещ. — Ну да ладно, хрен с ним, с нужником этим, а мужику, которого завалило, — царствие небесное, не виноваты мы. Могло и нас придавить, если б сунулись. Ладно, надобно подбирать иное место, может, и вылезем где…
— Это катастрофа, — пробормотал де Сегюр. — Чудовищная, нелепая катастрофа!
— Самое главное — сохранить все в тайне! — Коленкур держал в руке очиненное перо, и оно тряслось, потому что генерала била дрожь. — Хотя бы сами обстоятельства!
— Вы правы, — кивнул Лористон, — надо держать все в максимальной секретности. По крайней мере, до тех пор, пока это будет возможно.
— Не представляю себе, как это удастся, — выдавил де Сегюр, — вы понимаете, господа, ВСЕ последствия?
— Не хуже вас, граф. Малолетний Наполеон II при маме-австриячке. Оживление роялистов, новая Вандея, мятеж в армии. Кто будет вести переговоры с русскими и от чьего имени? Наконец, кто поведет армию? Мюрат? Ней? Сумасшедший Жюно? Даву? Вы или я? — Коленкур уронил перо и в волнении заходил по комнате.
— Как вы сохраните это в тайне? — повторил Сегюр. — Сейчас двадцать гвардейцев работают в этой шахте, разбирая обломки. Вы можете заставить их молчать?
— Они присягали. Несоблюдение тайны — расстрел.
— Тогда не было бы ни шпионов, ни изменников. Но они есть. Кроме того, допуская, что гвардейцы будут молчать, я не уверен, что в штабе будут молчать точно так же. Болтунов у нас хватает. Единственно, за кого могу поручиться, так это за мамелюка Рустана.
С шумом вошел Себастиани, от него шел не самый приятный запах, но в глазах была неподдельная радость.
— Он жив, господа! Жив и почти не ранен. Маленькие царапины. Правда, его нужно тщательно обработать, возможно заражение.
— Господь явил чудо… — сказал де Сегюр. — Когда я увидел эту кучу кирпичей…
— Мы можем войти к нему?
— Не меньше чем через полчаса. Вся одежда изорвана и испачкана, ее пришлось выбросить тут же, прямо в шахту. Сейчас Рустан отмывает его в третьей воде. Доктор сказал, что у сира нервный шок. Он с трудом воспринимает окружающее. Какие-то навязчивые идеи. Возможно, последствия сотрясения. Падение вместе с кучей обломков с высоты двух туазов — это кое-что.
— Помутнение разума, — нахмурился Коленкур, — это похуже, чем смерть.
— Разум монарха — разум его приближенных, — заметил Лористон. — Люди должны видеть императора, а разум проявляется через приказы.
— Заменить гения невозможно… — пролепетал де Сегюр. — Мы погибли.
— Не торопите события, — ответил Лористон. — Пока все еще неясно.
— Что вы имеете в виду, генерал?
— Я просто прошу не торопиться с выводами. Если войска смогут видеть вождя, они будут уверены в победе. А наше дело — поддерживать эту уверенность.
Вошел лейб-медик, бледный, растерянный, утомленный.
— Он спит. Сильное нервное потрясение, вероятно, падение сказалось на психике.
— Это мы уже поняли, — процедил Лористон. — Как вы думаете, сколько это продлится?
— Душевные болезни — вещь очень сложная. Возможно, он уже завтра придет в себя. А может быть — никогда. У него навязчивые идеи. Он убеждает всех, что он не император, а маркитант Палабретти, зовет какую-то Крошку, требует позвать Ржевусского, поручика польских улан…
— У него все смешалось в голове… — пробормотал Себастиани. — Ржевусский — это тот улан из корпуса Понятовского, который привозил прокламацию. Маркитанта Палабретти я хорошо помню, это земляк императора, толстячок, заросший бородой от шеи до ушей. Когда-то он убежал с Корсики, чтобы не участвовать в вендетте. Потом был волонтером, получил ранение и ушел в отставку. Он очень скуп, но так и не разбогател.