Констанцы зашевелил губами. Марфа тем временем усадила Клеща, полубеспамятного и безвольного, на лавку, привалила спиной к стене. Затем села рядом с Клещом, взяла его холодную как лед руку и спросила:
— Отец Никодим, ты добро ли все требы знаешь?
— Стыдно и спрашивать тебе, — глухо сказал Никодим.
— А знаешь ли чин, бываемый на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет?
— Ведом сей чин…
— Твори же его от слов: «Господи, услышь молитву мою…» Не ранее. И при начале скажи лишь трижды: «Благословен Бог наш!», а более, что по чину положено, — не говори.
— Можно ли так? — усомнился иеромонах.
— Слушай меня. Коли весь чин сотворишь, оттуда — не выйдешь. И не забудь закончить словами: «Помилуй мя, Боже». А далее, как увидишь себя во храме, твори последование венчания для второбрачных…
— Помилуй, матушка, да ведь диакон потребен, кольца, утварь иная…
— Твори. Будет там все. Как общую чашу дашь нам, так сразу и говори: «Аминь!» Но венцов обратно не бери! И «Исайе, ликуй…» не произноси. Иначе останешься до срока там, куда нам Господь место определил. Тебе же иное предречено.
— Свят, свят, свят! — перекрестился Игнаха. — Да не стану я такого творить! Против Бога это.
— Станешь! — Никодима словно ледяная вода сковала.
Надежда, прижимавшая к себе лупоглазого Евгения, со страхом взирала на бледных и отрешенных от всего земного Клеща и Марфу. Она и верила, и не верила в то, что должно было произойти…
— Благословен Бог наш! — возгласил, крестясь, Никодим и повторил еще дважды. Лицо его тоже побледнело.
— Господи, услыши молитву мою, внуши моление мое во истине твоей. И не вниди в суд с рабом твоим, яко не оправдится пред тобою всяк живый. Яко погна враг душу мою, смирил есть в землю живот мой: посадил мя есть в темных, яко мертвыя века. И уны во мне дух мой, во мне смятется сердце мое. Помянух дни древния: поучихся во всех делех твоих, в творениих руку твоею поучахся. Воздех к тебе руце мои, душа моя яко земля безводная тебе. Скоро услыши мя, господи, исчезе дух мой: не отврати лица твоего от мене, и уподоблюся низходящим в ров. Слышану сотвори мне заутра милость твою, яко на тя уповах: скажи мне, господи, путь, воньже пойду, яко к тебе взях душу мою. Изми мя от враг моих, господи, к тебе прибегох. Научи мя творити волю твою, яко ты еси Бог мой: дух твой благий наставит мя на землю праву. Имене твоего ради, Господи, живиши мя, правдою твоею изведеши от печали душу мою. И милостью твоею потребиши враги моя, и погубиши вся стужающия души моей: яко аз раб твой есмь.
Никодим произнес:
— Помилуй мя, Боже… — И тут же упал без чувств на пол. Во всяком случае, так почудилось Надежде. Маленькому Евгению это показалось смешным. Он прищурился и загыгыкал.
Кость стоял все в той же позе на коленях и бормотал латинские молитвы. Надежде показалось, что он сошел с ума. Вжавшись в угол и прильнув к ребенку, она держала у бедра заряженный пистолет…
Благостно и смиренно заговорил отец Никодим:
— Боже святый, создавый от персти человеками от ребра его возсоздавый жену, и спрягий ему помощника по нему: за еже тако угодно бысть твоему величеству, не единому быти человеку на земли: сам и ныне, владыко, низпосли руку твою от святаго жилища твоего, и сочетай раба твоего Андрея и рабу твою Марфу, зане от тебе сочетавается мужеви жена: сопрязи я во единомудрии, венчай я во плоть едину, даруй има плоды чрева, благочадия восприятие.
Яко твоя держава, и твое есть царство и сила…
Господи Боже наш, славою и честию венчай я! — благословил Никодим и еще дважды повторил эту фразу.
И тут произошло нечто. Сверкнула алая вспышка, золотистое пламя, не жгучее и не холодное, взвихрилось вокруг.
Утреннее солнце хлынуло с нежно-голубого безоблачного неба на изумрудный, зацветающий луг, тянувшийся аж до горизонта. И увидел себя Клещ на игривом вороном скакуне, с золотистой шоркающей гривой. А рядом на грациозной белой кобылице сидела Марфа. Да какая уж там Марфа — Царевна Лебедь, Василиса Премудрая и Елена Прекрасная в одном лице.
— Догоняй! — крикнула Марфа, и прянула «перед кобылица, понесли ее резвые ноги куда-то вперед, по траве-мураве, вскачь, без оглядки.
Заплакал маленький Евгений, и Надежда, косясь на Ржевусского, достала грудь. Старик и старуха, две пустых человеческих оболочки, сидели, переплетясь руками и склонив голову к голове. Была тишина и мир тут, в глубине московских подземелий. Глаза на побелевших лицах Клеща и Марфы были закрыты, а уже подернувшиеся синевой губы хранили просветленную улыбку…
Пошевелился Никодим. Констанцы встрепенулся, поддержал за руку иеромонаха. Крестясь и покряхтывая, святой отец встал на ноги. Он все еще был бледен, но душа, несомненно, уже вернулись в его тело.