Уво Далт был эксцентричным стариком, но вряд ли он мог предполагать, что мертвецы будут писать письма.
И все же скрытность смотрителя, который ровным счетом ничего не сказал Лину, даже когда тот прощался перед отъездом — навевала мысли о темных делах и глубоких болотах, которые хранят секреты лучше, чем любой потайной шкаф.
Впрочем, сейчас дело было не в этом: жрец раздражал просто потому, что раздражал. Точка. Лин криво усмехнулся: злиться в свое удовольствие, без особых причин, почти не таясь — едва ли не впервые в жизни — было на дивое приятно.
Жрец вошел в хижину. Вскоре на пороге показались Ная и Хоно, заспанные и ошеломленные.
«Вчерашний день был похож на сон, — подумал Лин. — На дождливый сон. Сейчас светит солнце, но сон не закончился…».
Хоно то ли помогал, то ли мешал жрецу раскладывать на солнце сырой полог из плотной ткани. Лин подошел к Нае, внимательно разглядывавшей дорогу. Нужно было что-то сказать, но что? Он не знал.
— Все ведь пока не так плохо, Лин-гьон? — Ная посмотрела на него. Скорее задумчиво, чем испуганно.
— Да, — кивнул Лин.
«Вот именно, что „пока“, — подумал он про себя. — Но стоило бы поучиться у этой девчонки мужеству, магистр Валб».
Они быстро позавтракали, не разводя огня, и отправились дальше.
Довольно быстро Лин понял, что от тревоги Наю спасало обостренное любопытство, выливавшееся во множество вопросов.
— Лин-гьон, почему все деревья в этом лесу одинаковые?
— Почти одинаковые, — поправил он.
По обеим сторонам дороги тянули к небу прямые стволы деревья гохно. Неприхотливые, быстрорастущие, очень похожие друг на друга, с прочной, но удобной в обработке древесиной…
Первые их ростки высаживали на просеках лесники, но за следующие два-три десятка лет гохно вытесняли хвойные породы и даже некоторые лиственные. Безликий лес называли деревянным золотом Шина: он сильно облегчал жизнь людей, связанных Законом, позволяя быстро строить дома, но при нужде жечь их, высвобождая астши, а потом снова строить, — и так без конца.
Плохо не любить то, что тебя кормит, но Лину никогда не нравились гохно. Чем-то они напоминали плесень, которая, дай ей влагу — покроет все вокруг.
— Они все же не совсем одинаковые. Посмотри, например, туда. — Лин показал Нае на два дерева, растущих под небольшим углом друг к другу. — Почти все здания в Валкане построены из гохно, кроме старой канцелярии.
— Я видела похожие деревья на бульварах в городе, — сказала Ная. — Только там их намного меньше. Они называются гохно, да? И без них оседлые были бы привязаны к месту еще крепче.
— Именно так, — подтвердил Лин.
— И все равно они мне не нравятся. — Ная нахмурила тонкие темные брови.
Лин улыбнулся.
Солнце потихоньку добралось до середины неба.
Лин гадал, придет наконец в дурную голову жреца мысль сделать привал или нет, когда далеко впереди вдруг показались люди; маленькие точки, копошащиеся, как муравьи. Сезон торговли в Валкане уже закончился, а значит — это были каторжане-дорожники, выполнявшие свою нелегкую работу.
— Проедем мимо них, если лошади там пройдут. — Жрец, ехавший впереди, обернулся. Дурацкая улыбка наконец-то спала с его лица. — Девушка, юноша, ни в коем случае не раскрывайте рта. Молчите, что бы ни происходило. И вы тоже, магистр Валб. Говорить буду только я.
— Да, мы поняли. — Брат с сестрой испуганно закивали. Вряд ли они сталкивались в городе с надсмотрщиками и каторжниками, но наверняка наслушались небылиц.
Лин тоже не стал спорить: разговаривать с надсмотрщиками было сомнительным удовольствием, а работягам рта раскрывать не дозволялось.
За мелкие преступления оседлых и бродяг чаще всего штрафовали, ставили к позорному столбу или секли плетьми — и все же на Шине оставалось еще немало тюрем и способов туда попасть: убить, украсть больше других, влезть в большие долги… И, если некому было следить за родным домом — очень мало способов из тюрьмы выйти. Дом сжигали, на его месте ставили новый — и астши неудачливого заключенного навсегда прирастал к стенам камеры. Если бедолага не соглашался стать «государственным бродягой», или, попросту говоря, каторжником. Они чинили дороги, строили мосты через реки и придорожные хижины-стоянки, валили строительный лес — до тех пор, пока не отрабатывали свою свободу.
Лорды и Орден не могли выделить слишком много надсмотрщиков, поэтому каторжан клеймили. Клейменым было запрещено разговаривать с вольными, а всякий, кто увидит клейменого без знака освобождения и без надсмотрщика рядом — обязан был донести властям или убить беглого каторжника сам.