Но сейчас она сделала это явно не вовремя…
Пулеметная очередь рассекла ночную темноту. Барбридж почувствовал сильный толчок и рухнул как раз за ту самую кучу кирпичей.
Немедленно по полю заметался луч прожектора, отыскивая утерянную цель. Наткнулся на укрытие Стервятника, порыскал туда-сюда, вернулся и больше уже не двигался.
Пулемет ударил по освещенной цели. Засвистели пули. Над головой беглеца раздалось несколько тупых ударов, на спину и капюшон градом посыпались осколки кирпича. Но Барбридж лежал не двигаясь, хотя все тело, все его существо стенало: «Беги! Спасайся!»
– Хрен тебе, – прошипел сталкер, сплюнув на землю кирпичную пыль. – Мослатый Исхак целое утро меж двумя канавами под пулеметами пролежал и живой остался. Но я не он! Я не сломаюсь! Слышите вы, жабы?! Хрена с два вы возьмете Барбриджа!
Его трясло. Может, от адреналина, а может, от осознания, что ори, не ори, а вниз-то посмотреть все равно придется. Боли не было, но Стервятник знал: его ранили. Насколько серьезно – непонятно. Первое время организм сам глушит боль адреналином. Если что-то серьезное, боль придет потом, через несколько минут, да такая, что можно и копыта завернуть от шока. Если несерьезное – тоже приятного мало. Потому что, когда армейцы устанут стрелять по кирпичам, нужно будет подняться и пробежать сто метров до лощины, которая навсегда скроет его и от патрулей, и от Зоны, и от всего, что с ней связано.
Но для того чтобы понять, насколько все плохо или, наоборот, хорошо, нужно просто посмотреть вниз. Потому что толкнуло там, точно под коленки ударили бейсбольной битой, обернутой тряпками. Тупо так, сильно, но совсем не больно. Нужно просто собраться с духом и глянуть.
Крупнокалиберный М2 продолжал азартно молотить по хорошо освещенной цели. Наверно, пулеметчик твердо решил разворотить укрытие и выковырять укрывшегося за ним человека. Но пока ему это плохо удавалось. Кирпичей было много, они слежались от времени, и так с ходу взять довольно внушительный мусорный холм было непросто. Хотя, конечно, все было лишь делом времени. Калибр двенадцать и семь миллиметров справлялся и с более серьезными препятствиями.
Но Барбриджа все это уже мало интересовало. Он смотрел вниз, на то место, где всего пару минут назад были его ноги. Прожектор не мог пробиться сквозь довольно высокое укрытие, но выглянувшая из-за туч луна услужливо освещала лужу крови и обрывки плоти, свешивающиеся с остатков коленных чашечек.
И тогда Барбридж рассмеялся. Легко, от души, как человек, с плеч которого только что свалилось очень тяжелое бремя.
– Значит, исполнение желаний для всех? Ну что ж, доченька, вот и твое исполнилось. Дождалась, сучка…
Стервятник сунул руку за пазуху и достал пистолет, который отдал ему Рэдрик Шухарт. Тот самый пистолет, что украл у отца глупый Арчи перед тем, как уйти в Зону. Сейчас в «Кольте» был только один патрон из оцинкованной коробки, найденной в старом схроне Шухарта рядом с поваленной телефонной будкой. Больше Барбридж решил не брать – отстреливаться от патрульных и армейцев дело глупое и бесполезное. А вот для такого случая – в самый раз.
Стервятник поднял руку, ствол пистолета прохладно коснулся виска.
– Счастье для всех, даром… – прошептал Барбридж деревенеющими губами. – И никто не уйдет обиженный… Никто не уйдет…
Глава 2
Снайпер
Я попытался открыть глаза, но с первого раза у меня не получилось – веки словно стянула твердая корка. А еще нестерпимо болело все тело, словно по нему долго лупили палками. Осознание боли приходило постепенно: сначала веки, потом лицо, кожа которого словно только что пережила неслабый ожог, потом легкие, казалось, доверху забитые гарью.
Я попытался вдохнуть поглубже – и тут же скорчился в приступе неудержимого кашля. Лицо щекотали травинки, и сквозь боль, пульсирующую во всем теле, сознание все-таки фиксировало происходящее: я катался по земле, мокрой от росы или только что прошедшего дождя. Но помимо этого был еще и запах. Очень знакомый запах запустения, какой бывает на старых пустырях и заброшенных свалках.
Наконец я откашлялся и немного свыкся с болью. Слишком часто приходилось ее испытывать, и тело уже давно примирилось с ней, научившись правильно реагировать на физические страдания без участия сознания. Бывалые люди говорят, что внутри бойца, много повидавшего на своем веку, начинает вырабатываться какой-то гормон, который глушит и боль, и последствия физического перенапряжения, и душевные страдания человека, для которого война давно стала даже не профессией, а судьбой. Ветераны утверждают, что без этого гормона смерти любой нормальный человек сойдет с ума меньше чем за сутки. Хотя вполне возможно, что это просто очередная солдатская байка.