В конце июля Николай Васильевич отправился из Самары на пароходе вверх по Волге - в обратный путь.
В августе Коля писал ему уже в Воробьево. Письма Коли стали мрачнее, он ждал сурового и долголетнего наказания. Высказывал надежду, что Николаю Васильевичу разрешат приехать в Петербург, когда придет пора надолго расстаться.
Николай Васильевич попросил в письме Людмилу Петровну справиться, разрешат ли ему приехать в Петербург - проститься с Колей.
Разрешение было дано, и он смог приехать в Петербург 13 октября, в первый день суда.
Остановился у Людмилы Петровны - уже на Малой Итальянской. Она сняла себе квартиру поменьше - после отъезда Миши. Сейчас он приехал из Дерпта в Петербург и многое дома рассказал. О делах кружка моряков он знал от Коли, но хранил известное ему в тайне...
Так вот: еще в Морском училище Коля организовал революционный кружок. В кружке читалась нелегальная литература. Коля составил проект программы, в проекте было сказано так: «...для успеха революции в ней должны принимать участие все силы, заинтересованные в разрушении старого и созидании нового общественного строя». Наконец отмечалось: «Мы считаем наиболее важной для себя работу в среде военной». Потому что успех революции будет во многом зависеть от того, на чью сторону встанут армия и флот...
Осенью прошлого года большинство гардемаринов, по производстве в мичмана, должны были уехать из Кронштадта.
Ясно было, что ожидает Колю теперь. Николай Васильевич написал ему в последнем письме в крепость: «Держись с достоинством».
Судебные заседания проводились в Окружном суде на Литейном, и на эти дни обвиняемых перевели из крепости в Дом предварительного заключения. Суд был военным, в зал суда Николай Васильевич допущен не был, никакие просьбы не помогли.
Адвокат его уверял: все обвиняемые, в том числе Коля, превосходно держат себя на суде. Однако нетрудно было понять, что «превосходно» - лишь с точки зрения адвоката. В последнем слове подсудимые выразили полное раскаяние. И Коля тоже. Только Черневский, отказавшийся от защитника, заявил, что не признает преступности своих действий.
Николай Васильевич был огорчен чрезвычайно, когда узнал, что Коля раскаивался на суде. Но он жалел Колю, тревожился о его душевном здоровье и не мог его осуждать. А ведь себе он никогда бы не позволил подобного проявления слабости. Себе такого никогда бы не простил.
Семерых обвиняемых суд приговорил к каторге. Самый суровый приговор - восемь лет каторжных работ - суд вынес мичману Шелгунову. Это было 18 октября, а в ночь на 21-е всех осужденных возвратили в камеры Трубецкого бастиона. В крепости им предстояло дожидаться окончательного приговора - решение суда поступило на утверждение царю.
Осужденным разрешены были свидания с родными в крепости - по вторникам, четвергам и субботам. На каждое свидание почему-то требовалось отдельное разрешение, поэтому по понедельникам, средам и пятницам Николай Васильевич ездил и хлопотал по делам Коли, а вечером лежал пластом: разыгралась астма.
В крепости Коля дошел до крайне угнетенного состояния. Николай Васильевич помнил давнее предостережение психиатра и утешал на свиданиях Колю, как мог.
Наконец в середине ноября они узнали: царь отменил приговор к каторжным работам, шестеро главных обвиняемых отдаются в солдаты на шесть лет.
Коля на очередном свидании горько посетовал: хоть бы не в солдаты, а в матросы! Как его подбодрить? Николай Васильевич заметил ему, что ведь не всякому в его возрасте дается такой опыт жизни: был в океане, видел Южную Америку, Африку, сидел в крепости, был под военным судом, пережил мыслями каторгу, попал в солдаты... Нет, Коля никакого утешения в этом не видел, он предпочел бы такого опыта не иметь.
А Людмила Петровна и Миша утешались по-своему: дома, в приятельской компании, азартно играли в винт до двух-трех ночи, и так почти каждый вечер. Что Людмила Петровна проводит вечера за картами, Николаю Васильевичу было безразлично, его удручало, что даже Миша винтит напропалую и не находит сейчас лучшего способа провождения времени. Привычки убивать время за картами Николай Васильевич никогда не имел. Ежевечерний домашний винт в квартире Людмилы Петровны его раздражал, и вечерами он, несмотря на усталость, уходил, предпочитая общество Михайловского и Успенского.
Дни его были полны хлопот: он пытался как-то заранее облегчить дальнейшую участь Коли, его солдатскую лямку. «Ношусь как ошалелый и все по Колиному делу, и утром и днем, - рассказывал он в письме Гольцеву, - а вечером, обыкновенно, измучен до того, что хоть умирай».