За Тобольском берега Иртыша казались еще более унылыми, особенно - болотистый левый берег. Наконец пароход вошел в Обь.
Обь разлилась широко; здесь, говорили, полая вода, бывает, держится до конца июля. Пароход шел медленно, с трудом одолевая течение огромной реки. Небо хмурилось. На горизонте, справа и слева, нескончаемой темной полосой тянулись леса. И на десятки верст - никаких признаков жилья, лишь изредка можно было приметить серые дощатые крыши и верхние венцы изб, затопленных водой. Но ни единого жителя, ни единого рыбака на лодке...
И так день за днем. Запасы провизии таяли, негде было достать молока для ребенка, и IIIелгунов уже мысленно корил себя за то, что поехал в Сибирь не один, а с Людмилой Петровной, да еще с Мишей и Феней. В какую проклятую дыру он их везет? Что ждет этих женщин и малого ребенка там, на дальнем краю Сибири?
Первой пристанью после нескольких дней пути вверх по Оби должен был стать город Сургут, и Шелгунов ждал его с нетерпением. Но вот показался на высоком берегу, окруженный с трех сторон лесом, этот Сургут - убогая деревушка, город лишь по названию. Причалили, бросили сходни. И, едва Шелгунов сошел на берег, напали на него комары - от них не было спасения. Обойдя одну за другой нищие сургутские избы, он вернулся на пароход с пустыми руками: в Сургуте ничего нельзя было купить, кроме водки.
На палубе парохода, когда плыли, комаров не было - то ли их сдувал ветер, то ли не долетали они до середины реки.
До следующей пристани еще сотня верст, и тут тоже ничего нельзя было купить, еще полтораста верст - крохотное село Александрово. Плотно застегнувшись и надвинув фуражку поглубже от комаров, Шелгунов кинулся по избам - не продадут ли чего, но жители отвечали, что сами уже десять дней сидят без хлеба и питаются чаем с солью. Только в избе священника, и то лишь после уговоров, продали кувшин молока и десяток яиц. Шелгунов спросил священника, в чем, по его мнению, причина ужасающей нищеты местных жителей. Тот сокрушенно вздохнул и сказал, что за пушнину и рыбу приезжие скупщики платят мало, а муку и прочую провизию продают втридорога, вот жители и не могут свести концы с концами. К тому же половина этих несчастных заражена сифилисом.
И люди живут, терпят...
Матросы на пароходе говорили Шелгунову, что, может быть, удастся купить рыбу у коренных жителей, остяков. Но до самого Александрова их почти не видели. Иногда они подплывали, по нескольку человек в лодке, но вовсе не для того, чтобы предложить рыбу. Они просили милостыню. При этом старательно крестились, чтобы показать, что они крещеные. А может быть, потому, что, когда забывали креститься, им не подавали вообще?
На краю села Александрова Шелгунов увидел несколько юрт - жалкие жилища из жердей, составленных конусом и прикрытых берестой. Над каждым конусом вился дымок костра, разложенного внутри юрты, из юрт выглядывали старики и дети, одетые в лохмотья. По-русски они не понимали, так что поговорить с ними не удалось.
Выше по течению Оби, уже возле Нарыма, пароход причалил, чтобы запастись дровами. К пароходу подплыла большая лодка, несколько остяков на этой лодке предлагали стерлядей в обмен на табак. Табака у Шелгунова не было, оставались еще припасенные сигары. Остяк посмотрел на сигары, сказал: «Это курит богатый» - и не взял. Но согласился обменять стерлядей на хлеб.
Томск показался из-за лесистого холма огромным собором, пароход медленно подошел к пристани.
Почти два месяца понадобилось для того, чтобы добраться от Петербурга до Томска, а впереди еще предстоял месяц пути, если не больше.
Задержались в Томске на два дня: надо было помыться в бане, да Фене перестирать белье.
Наняли на почтовой станции ямщика с лошадьми, сели в тарантас и поехали дальше по единственной большой дороге через тайгу. Здесь на протяжении многих верст дорога была выложена щебнем и галькой. Лишь местами хрустел под колесами не щебень, а вязкий песок. Но все же никакого сравнения с той дорогой, что выматывает душу проезжающим от Перми до Тюмени.
Деревни по дороге попадались и сравнительно зажиточные - в них жили староверы, и совсем нищие - и них бедствовали сосланные на поселение. Избы староверов, сложенные из могучих бревен, резко отличались от жалких избушек поселенцев. В окошках у поселенцев были вставлены вместо стекол бычьи пузыри или промасленная бумага, а многие избы вообще пустовали, стояли вымершие, без окон и дверей, с покосившимся крыльцом. Ямщик рассказывал, что поселенцы разбегаются, уходят на золотые прииски, где заработать и прокормиться легче, нежели в деревне на пашне, в суровом сибирском климате...