Он никуда из Читы по рвался. Кажется, уже чувствовал себя настоящим сибиряком. Близко к сердцу принимал все проблемы Восточной Сибири, они занимали его всецело. Шелгунов еще в Петербурге читал его статьи в «Морском сборнике», написанные с большой запальчивостью, - в них бесстрашно изобличался произвол сибирской администрации в деле освоения новых земель на Амуре. И сейчас Завалишин с возмущением стал рассказывать о деспотических методах колонизации Амура: туда, для заселения необжитых земель, принудительно переселяются и ссыльные, и те, кто отбыл каторгу в нерчинских рудниках, в том числе неисправимые уголовные преступники... Климат на Амуре особый, для русского мужика непривычный. Там новые поселенцы пробуют сеять пшеницу, но она нередко вымокает из-за летних дождей, урожай пропадает. Многие с Амура бегут, и этих несчастных, нищих и оборванных, он, Завалишин, сам уже встречал в Чите.
Он утверждал, что местная администрация ничего не делает для блага жителей Забайкалья и, в частности, для Читы. С раздражением отозвался о недавно назначенном военном губернаторе Забайкальской области генерале Кукеле. Сказал, что этот губернатор, которому от роду всего лет тридцать пять, не более, все вечера проводит за карточным столом. А вот нужды Забайкальского края его, как видно, беспокоят мало. И где уж Кукелю понимать эти нужды так, как понимает их он, Завалишин.
Создавалось впечатление, что Завалишин склонен преувеличивать собственное значение, собственную роль. Хотя, что и говорить, за долгие годы в Сибири он сумел проявить и незаурядную силу духа, и упорство, и великое трудолюбие. Ведь его, как политического преступника, загнали в дальний угол Сибири, чтобы сломить, - а он прочно стоял на земле.
Он похвалился, что у него крепкое здоровье. Крепкое - не только благодаря отцу и матери, но и благодаря сибирскому здоровому климату. К тому же он не курит, не пьет и не тратит время и нервы за картами. Здесь он составил себе доброе имя, с ним считаются, его уважают... И Шелгунов подумал: в самом деле, зачем этому человеку отсюда уезжать?
Шелгунов спросил, что он думает о побеге Бакунина. И тут Завалишин вспылил. Он осуждал Бакунина бесповоротно. Говорил, что патриот должен страдать вместе с отечеством, жертвовать собою, должен трудиться на благо родной земли. Когда-то в читинском остроге он, Завалишин, и его собратья по несчастью думали о побеге с каторги и готовились к побегу - вниз по Амуру, то есть тем же путем, что ныне выбрал Бакунин. Думали спастись бегством, но раздумали, остались, и он, Завалишин, не сожалеет об этом. Только действуя в самой России, можно принести ей пользу.
Но не чересчур ли категорично он это заявлял? Разве «Колокол» Герцена принес России меньше пользы, нежели «Морской сборник» со всеми статьями, изобличающими сибирскую администрацию?.. Но чтобы не задеть самолюбия своего горячего собеседника, Шелгунов промолчал.
Он рассказал, что едет в Нерчинск и далее, на один из золотых приисков, к осужденному на каторгу Михайлову. Завалишии тут же вспомнил, как он встречал Михаила Ларионовича в Чите. Успокаивал его тогда, говоря, что в Нерчинском округе он встретит друзей своего брата Петра Ларионовича, то есть круг людей прогрессивно мыслящих. Если бы власти в Петербурге это знали, сюда бы не ссылали: сослать сюда - все равно что щуку в море утопить.
Впрочем, горько сокрушался Завалишин, надо признать, что передовые люди в Забайкалье - это узкий круг, а вот прошедших через каторгу воров и убийц можно встретить повсюду - стоит только взглянуть на их зверские физиономии, чтобы догадаться, что это за люди. Есть поселения, про которые говорят: «Что двор, то вор, а где два двора, там два вора». И в самой Чите, случается, грабят среди бела дня, а штат полиции тут ничтожен. Ехать из Читы в Нерчинск в ночное время Завалишин ни в коем случае не советовал. Шелгунов и сам понимал, что ночью путешествовать по сибирским дорогам нельзя.
Старый декабрист говорил с горестным ожесточением, что каторга и ссылка не исправляют уголовных преступников. И нельзя по-настоящему осваивать Сибирь, постоянно высылая сюда воров и убийц.
В общем, Завалишин в рассказах своих обрисовал картину довольно мрачную. А с кем еще тут, в Чите, можно было со всей откровенностью поговорить?
Военного губернатора Кукеля Шелгунову увидеть не привелось - он отбыл в Иркутск. Возвращения Кукеля ждали только в октябре. Задерживаться в Чите Шелгунову было незачем. В Нерчинске, уже недалеком, его должен был ожидать на постоялом дворе Петр Ларионович Михайлов, о приезде Шелгуновых предупрежденный письмом.