Ну, насчет его характера, якобы спокойного, Благосветлов несколько заблуждался.
Со своей стороны Шелгунов был глубоко признателен ему за неизменную поддержку, за редакторскую смелость. Ведь Благосветлов не колеблясь печатал в журнале такие, например, высказывания Шелгунова: «В последние десять лет мы подняли всевозможные вопросы, переговорили обо всем; в период страстности каждый русский, зарядившись общественными вопросами, носился с ними точно начиненная бомба. А теперь те же бомбы лежат тихохонько по своим углам и ждут, чтобы какая-нибудь посторонняя сила сдвинула их с места».
Благосветлов не дрогнув поместил в журнале его статью «Рабочие ассоциации». В ней Шелгунов открыто заявлял: «При существующем экономическом порядке есть полная возможность жить не работая, на счет труда других, так что общество состоит из членов трудящихся и членов праздных». И дальше в этой статье: «...общество должно, наконец, достигнуть той точки, когда люди, исполняющие наиболее полезный труд, будут играть и первую роль».
В той же книжке журнала, в рубрике «Домашняя летопись», которую теперь вел Шелгунов, напечатаны были такие его слова: «Резкая правда будит; она не убивает энергию, как думают некоторые, а, напротив, возбуждает ее». И еще: «...совершенно бестактно и ошибочно уверять общество, что оно ни в чем не виновато, и усыплять его ожиданием, что вот явится добродетельный гений, который прогонит лиходея и преподнесет обществу, в виде награды за его тысячелетний сон, блюдо жареных рябчиков и целый рог изобилия человеческого благополучия».
А в захолустном Великом Устюге, кажется, никто «Русского слова» не читал. Шелгунов почти невылазно сидел дома, за письменным столом, выходил редко. На улице замечал, что некоторые поглядывают на него с неприязнью. Ему передали соседи, что какой-то местный чиновник рассказывал, будто Шелгунов сослан за то, что убил свою мать. И повернулся же язык на такую напраслину! Рассказывать, за что сослан, Шелгунов не считал нужным, и неизвестность эта порождала в среде людей ограниченных дикие слухи. Полицейский надзор за ним был явным и тягостным.
В январе 1866 года заглянул он как-то вечером к соседям. Там были подвыпившие гости, были привлекательные молодые женщины. Шелгунов заговорил с одной из них, тут же оказался ее муж. Он приревновал жену, потянул ее за руку, свирепо взглянул на Шелгунова и крикнул ему:
- Ссыльная собака!
Шелгунов вспыхнул, развернулся и ударил его по щеке. И еще раз - по другой щеке наотмашь.
Их кинулись разнимать. Шелгунов извинился перед хозяевами и ушел домой.
На другой день узнал он, что пощечины получил от него устюжский судебный следователь. Этот человек уже написал жалобу губернатору, надо ждать неприятных последствий.
И действительно. Губернатор прислал распоряжение: Шелгунов должен покинуть Великий Устюг и переселиться в уездный город Никольск.
Вместе с Колей и нянькой, со всеми вещами погрузился Шелгунов в возок на санных полозьях и по снежной дороге уехал в лесную глушь, в Никольск - совсем крохотный городок на берегу реки Юг.
О доме, в котором пришлось поселиться, он так написал Людмиле Петровне: «Дом на самом скате к реке Югу, маленький, скверный, полугнилой, вокруг печаль и нищета».
В Никольске, так же как в Устюге и Тотьме, привелось Шелгунову встречать других ссыльных. Всем приходилось не легче, чем ему. Сосланные по самым разным и часто незначительным поводам, жалкое влачили они существование, некоторые спивались. Они жили на пособие - шесть рублей в месяц от казны, и не было у них возможности заработать хоть сколько-нибудь самим. Промышленности в этом захолустье не было никакой, работы по найму - тоже. Среди ссыльных, конечно, попадались мошенники и воры, по этой причине местные жители недоверчиво смотрели на всех ссыльных вообще. Некоторые ссыльные просили подаяние. В Никольске один бывший поручик в пьяном виде протягивал руку перед каждым встречным и клянчил копейку, а в трезвом виде просить стеснялся.
Однажды в Никольске пришел к Шелгунову, опираясь на суковатую палку, неизвестный ему человек. Отрекомендовался как отставной титулярный советник Молчанов, пребывающий ныне в ссылке. На вид ему было лет шестьдесят. Он слыхал о Шелгунове как о литераторе и вот принес ему объемистую тетрадь своих стихов, попросил ознакомиться. Рассказал, что первый сборничек его стихотворений был отпечатан в Петербурге еще в 1843-м, то есть двадцать три года назад, а это - давно подготовленный второй сборник, прошедший предварительную цензуру еще в 1847-м. Однако напечатать вторую книжку Молчанову не удалось: издать на свои средства было ему не по карману, а книгопродавцы издавать ее не брались.