Она рассказала Николаю Васильевичу, что Александра Серно-Соловьевича пришлось поместить в психиатрическую больницу. Его брат Николай был осужден на вечное поселение в Сибири и в феврале прошлого года умер в Иркутске при неизвестных обстоятельствах...
Еще она рассказала, что в Петербурге, перед отъездом, заходила в редакцию «Дела». Видела Григория Евлампиевича Благосветлова, он показался ей грубым и не понравился. Видела там и Писарева, освобожденного из крепости совсем недавно, в ноябре. Писарев сказал Людмиле Петровне, что готов посылать Николаю Васильевичу новые книги, достойные стать материалом для статьи, для пера публициста.
Шелгунов послал ему из Кадникова письмо - поблагодарил за внимание. И получил ответ:
«Николай Васильевич! Мне было в высшей степени приятно получить ваше милое, дружеское письмо. Я часто думал о том, как бы нам хорошо было жить в одном городе, часто видаться, много говорить о тех вещах, которые нас обоих интересуют, и вообще по возможности помогать друг другу в размышлениях и работах. Виделись мы с вами, если я не ошибаюсь, счетом три раза, но я читал вас постоянно года три или четыре при такой обстановке, когда читается особенно хорошо и когда книга составляет единственный источник наслаждения. Поэтому я вас хорошо знаю и давно люблю, как старого друга и драгоценного собрата.
Я предложил Людмиле Петровне служить вам по части выбора книг, но, право, не знаю, сумею ли я в скором времени быть вам полезным. Скажу вам откровенно, Николай Васильевич, что я теперь сам не свой и что голова у меня преглупая. Я все-таки живой человек, и на меня нахлынули такие впечатления, которых я был лишен в продолжение четырех лет, когда был вашим близким соседом».
Неожиданное и крайне огорчительное письмо пришло от Писарева в июне: «...я разошелся с тем журналом, в котором мы с вами работали, и должен вам признаться, что разошелся не из принципов и даже не из-за денег, а просто из-за личных неудовольствий с Григорием Евлампиевичем. Он поступил невежливо с одной из моих родственниц, отказался извиниться, когда я этого потребовал от него, и тут же заметил мне, что если отношения мои к журналу могут поколебаться от каждой мелочи, то этими отношениями нечего и дорожить... Когда я увидел из его слов, что он считает себя олицетворением журнала и смотрит на своих главных сотрудников как на наемных работников, которых в одну минуту можно заменить новым комплектом поденщиков, то я немедленно раскланялся с ним...»
Ну что за досада! Шелгунов подумал, что, когда дело касается отношений редактора с его сотрудниками, не надо редактору быть человеком из гранита и чугуна, каким считает себя Благосветлов. Ведь с уходом Писарева в журнале возникает пустота, которую сегодня заполнить некому. Неужели Благосветлов этого не сознает? Шелгунов послал ему откровенное письмо и скоро получил ответ: «Вы пишете мне, чтобы я подал Писареву первый руку примирения; я охотно и даже с удовольствием сделал бы это, но я перестал его уважать. А как скоро я перестаю кого-нибудь уважать, пусть горят хоть два Рима: спасать я их не буду».
Благосветлов, как видно, очень хотел убедить Шелгунова в своей правоте и позднее написал ему еще раз о том же: «Мы переживаем время, когда люди, как металл, пробуются на двойном огне. Если выдержат пробу, значит, всегда будут хороши, а не выдержат - черт с ними, значит, дрянь. И сколько их, выдержавших пробу? И где они, эти выдержавшие? Их нет с нами, и вот почему в нашем крошечном, микроскопическом кружке должны быть восстановлены самые искренние и честные отношения. Мы не должны щадить друг друга, если этого требуют взаимная польза и общее дело».
В мае 1867 года Шелгунов послал прошение губернатору - просил дозволить ему переехать в Вологду. Наконец разрешение пришло. И вот июльским днем он переезжал вместе с семьей в губернский город, причем но дороге их сопровождал полицейский надзиратель из Кадникова. С ними приехал к вологодскому полицмейстеру, представил - и лишь тогда убрался восвояси.