Шелгунов приучил себя в крепости обливаться холодной водой, теперь он решил, что укреплять нервы таким способом нужно и Коле. Правда, мальчика он обливал по вечерам водой комнатной температуры. С острой жалостью думал: неужели его, бедного, ждет впереди душевная болезнь?
Он не был огорчен тем, что Людмила Петровна не взяла Колю с собой, и все же обидно было: старший брат Миша уже и в Швейцарии провел три года, и теперь будет учиться в Петербурге, а младший оказывался обделенным... «За что же одному брату дадут все, А другому ничего, - почти с ожесточением писал Шелгунов Людмиле Петровне. Будь этот другой идиотом, я бы еще понимал, но он не идиот и не сумасшедший. А в Вологде, и без средств, я не могу ничего сделать для Коли...»
Может, он все же беспокоился раньше времени? С ролью воспитателя справлялся пока что довольно успешно. Мог только жалеть, что судьба не дала ему радости быть и в самом деле отцом.
Коля был трогательно простодушен. Как-то Николай Васильевич спросил его:
- Ты меня боишься?
- Боюсь,
- А ты меня любишь?
- Люблю.
Отчего ты меня боишься? - • Оттого что ты старый.
- А отчего ты меня любишь?
- Оттого что ты добрый.
В другой раз, осенним вечером, Коля, когда Николай Васильевич укладывал его спать, спросил:
- А мама скоро сюда приедет?
- Не приедет, - сказал Николай Васильевич, нахмурясь.
- А отчего?
Ну как это ребенку объяснишь?
- Оттого, что здесь скучно.
- А Миша приедет сюда?
- И Миша не приедет.
Возможно, другой на его месте предпочел бы утешить малыша, ответив, что и мама приедет, и Миша приедет, спи спокойно... Но Шелгунову тяжко было обманывать. Он уже решил про себя, что, когда Коля и Миша станут взрослыми, он честно расскажет им, что он для них не настоящий отец, хотя они и носят его фамилию. Колю он уже любил, кажется, как родного сына.
«Пожалуйста, пришли для Коли Сказки Пушкина, - написал он Людмиле Петровне, - Конька-Горбунка мы читаем каждый вечер, надо бы что другое. Поспеши».
«Конька-Горбунка» Коля знал уже почти наизусть. Николай Васильевич начал было читать ему сказки Перро, но малышу они решительно не понравились. Он не хотел слушать сказки про злых волшебников и людоедов... А когда Николай Васильевич вспомнил для него одну из басен Крылова, Коля пришел в восторг, и Николай Васильевич немедленно написал Людмиле Петровне в Петербург: «Ты сделала бы мне большое одолжение, если бы выслала басни Крылова с хорошими картинками... Деньги возьми у Благосветлова. 5 рублей, я думаю, достаточно».
А Благосветлов что-то стал задерживать присылку гонорара за статьи. В чем дело? Почему не шлет денег? Почему молчит? Ничего от него но получая почти два месяца, Шелгунов послал телеграмму. Пришел отпет: «На днях получите деньги н подробное письмо. Извините...» Однако Благосветлов прислал гонорар не полностью, так что Шелгунов не смог расплатиться с долгами.
«К рождеству мне нужно непременно отдать остальные долги...- написал он Людмиле Петровне. - Если ты найдешь возможность, объясни Благосветлову, не раздражая его, мои личные свойства: мне бы хотелось, чтобы он знал, что я никогда не лгу и не пишу того, чего нет или чего не думаю; что искренность и верность слову считаю одной из первых добродетелей; что я педант в своих требованиях; что в ссылке жить скверно; что в Вологде у меня нет ни одного человека из денежных, к кому бы я мог обратиться, а к кому могу обратиться, у тех нет денег. Что, по совокупности всех этих неблагоприятных обстоятельств, я не приищу названия для того вожения за нос, которое позволил себе со мною Григорий Евлампиевич. Что я бы просил его на будущее время действовать со мною откровенно и прямо. Ну нет денег, так и напиши. Зачем прятаться в дыру и финтить? И так тошно жить, а тут еще мучат свои. Нехорошо»
И кто же, как не сам Благосветлов, писал ему не так уж давно, что между ними должны быть «самые искренние и честные отношения» .. Забыл, что написал тогда? Переменился, что ли?
Наверное, письмо Шелгунова было не слишком дипломатичным, но он предпочитал говорить напрямик. Однажды написал Людмиле Петровне: «...я плохой дипломат и люблю идти прямо, ибо короче». Кроме того, он действительно был педантом в своих требованиях. Все больше убеждался: таким и надо быть в жизни, надо дорожить репутацией человека точного, аккуратного и умеющего держать свое слово. Он записал такое правило для себя: «Сказал ли ты, например, что придешь в 10 часов, и приходи лучше 10 минутами ранее, чем одной минутой позже. Сказал ли ты, что занятые деньги отдашь через месяц, и приноси ты их лучше накануне, чем па другой день»