А вскоре пришло известие с другой дальней стороны: в Женеве скончался Александр Серно-Соловьевич. Он, как сообщали, поставил на ночь к себе в комнату жаровню с калеными угольями, лег спать и умер от угара. Друзья считали, что он покончил с собой. Но он не был просто сумасшедшим, каким его можно было себе представить по рассказам Людмилы Петровны и письмам ее из Швейцарии. У него действительно бывали приступы тяжелой психической депрессии, но они проходили, ясность мыслей возвращалась. От революционной деятельности он отнюдь не отошел.
Шелгунов узнал, что уже после отъезда Людмилы Петровны из Швейцарии Александр Серно-Соловьевич в Женеве вступил в русскую секцию Интернационала. В марте 1868 года своими листовками и статьями в газете он помог женевским каменщикам и другим строительным рабочим выиграть стачку - им увеличили заработную плату и сократили рабочий день с 12 до 11 часов. Благодарные женевские рабочие шли за его гробом, когда его хоронили.
Когда Шелгунову удалось достать номер женевского «Народного дела», за ноябрь 1869 года, он прочел в этом эмигрантском издании несколько запоздалый некролог, посвященный Александру Серно-Соловьевичу. Автор некролога писал: «Мы знаем, что Александр Александрович страстно любил своего брата; мы понимаем поэтому, что каждый день его пребывания за границей (в Англии и потом в Швейцарии) в те долгие два года, когда его брат Николай содержался в Петропавловской крепости, каждый день был отравлен мучительною мыслью о брате, о его жизни, сорванной при начале ее широкого революционного развития... Мы совершенно умолчим о личной жизни Александра Серно-Соловьевича, но мы должны будем упомянуть о том, что в конце 1864 года он принял энергическое участие в стремлении молодой эмиграции создать и Женеве тесный круг, который своей готовностью и положением мог бы служить постоянною помощью нашим друзьям пропагандистам в России... С жаром, с самоотверженной преданностью ухватился он за работу в Интернациональной Ассоциации и всецело посвятил себя ей... Когда он был нужен на трибуне, он являлся на нее, и не раз общее собрание всех секций звало его в президенты собрания. Но гораздо важнее, чем на трибуне, была его деятельность в кружках рабочих... Ему принадлежит заслуга в том, что своей бескорыстною преданностью он сделал то, что Интернационалы встречают радушно и приветливо своих русских братьев по одному и тому же делу общего всенародного освобождения, во имя одних и тех же начал новой народной жизни!»
Автор некролога все-таки не обошел молчанием личную жизнь Александра Серно-Соловьевича. Он явно имел в виду личную драму покойного, когда заявил: «Защитники мещанской религии, семьи и собственности вопят о революционерах, как бы об извергах, не признающих ни естественных чувств, ни дорогих привязанностей. Пусть они вопят себе вволю... Они никогда не поймут, чтобы по-видимому спокойно отрывающийся от жены и ребенка муж и отец мог жестоко страдать от этого насильственного разрыва и все же безропотно и без помысла о пошлом раскаянии идти вперед по опасному пути пропаганды, находя выход для личного страдания и личного горя в мысли о более широком, многомиллионном горе, в мысли о помощи этому горю...»
Как же было не посочувствовать Александру Серно-Соловьевичу... Да, когда-нибудь надо будет рассказать Коле о его настоящем отце. Рассказать о том, как он разбрасывал на Невском прокламации «К молодому поколению». Дать Коле прочесть некролог в «Народном деле»...
И еще об одной смерти узнал Шелгунов - уже из петербургских газет. В январе 1870 года, в Париже, умер Александр Иванович Герцен. Его статей для журнала «Дело» Благосветлов не дождался и, конечно, горько досадовал, понимая, что не разрешат ему поместить в журнале достойный великого писателя некролог.
Кому-то из почитателей Герцена удалось издать в Москве сборник его статей под заголовком «Раздумье» - без указания имени автора. Шелгунов получил книгу по почте, прочел, вдохновился и немедленно взялся за перо. Он написал, что автор книги «Раздумье» - человек умнейший и даровитейший. Вот у кого нет предвзятости и предубеждения. Мысль его не останавливается на застывшей формуле, она всегда в развитии, поэтому он всегда современен, «он в сороковых годах - человек сороковых годов, в шестидесятых - шестидесятых, и в наше время - человек нашего поколения...». И главное: «Сила критической мысли автора не в том одном, что он разбирает сам, а в том, что он заставляет думать вас».