Как тут было не вспомнить, что Богданович работал токарем в Новом Арсенале и, значит, хорошо разбирался в оружии. Известно, что револьвер для Соловьева купил другой человек, он уже арестован. Но вот Богданович сам сознается, что это он револьвер заряжал - для цареубийства!
Однако прошение, адресованное Богдановичем министру юстиции, заставило предположить, что написал его душевнобольной.
В Трубецком бастионе; Богданович написал еще письмо Михаилу Шелгунову - сумасшедшим неразборчивым почерком. Да к тому же чернила расплывались на плохой бумаге, так что разборчива была только подпись: «Твой дядя Николай Богданович». Из крепости передали его письмо в Третье отделение. Там в это письмо вникать не стали и решили его Михаилу Шелгунову не передавать. Похоронили письмо безумца в своем архиве. К Богдановичу прислали в камеру доктора. Доктор осмотрел его и счел необходимым перевести больного из крепости в лазарет при Доме предварительного заключения на Шпалерной улице, поскольку в крепости лазарета не имелось. Перевели его на Шпалерную 22 октября. Но о том, чтобы выпустить несчастного на нолю, не могло быть и речи. Следствие по его делу новее не считалось законченным.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В осенние пасмурные дни 1879 года Шелгунов перебрался наконец из Новгорода в родной Петербург. Поселился в меблированных комнатах на Новой улице, недавно застроенной доходными домами, рядом с Невским, почти рядом с Николаевским вокзалом. И довольно далеко от Офицерской, где жила Людмила Петровна с сыновьями и дочерью.
Какие же новости ожидали его в Петербурге? Одна, так сказать, общая и наглядная - 1 октября был торжественно открыт новый Литейный мост через Неву, на Выборгскую сторону. Другая новость - частная и тайная, огласке не подлежавшая: помешался в уме заключенный в крепость Николай Богданович. Сколько он должен был перестрадать...
В октябрьском номере «Дела» Шелгунов поместил очередное «Внутреннее обозрение», и в нем, как бы между прочим, высказался так: «Пушкин умер в счастливом убеждении, что он насаждал гуманность и что за это Россия его никогда не забудет. Много лет после Пушкина мы насаждали в своем отечестве эту добродетель, но она что-то у нас очень плохо прививается».
Когда Шелгунов вернулся в Петербург, Благосветлов ого встретил, можно сказать, с распростертыми объятиями, сразу предложил ему войти в состав редакции журнала. Предложил взять на себя «серьезный» отдел и редактировать публицистические и критические статьи. Шелгунов с готовностью согласился.
Жил Благосветлов на Надеждинской, в собственном доме. Квартира его и редакция «Дела» занимали второй этаж, на первом помещалась типография.
Приступив к работе в редакции, Шелгунов яснее стал видеть многие трудности, возникавшие перед редакцией постоянно. Спасая журнал от неприятностей, Благосветлов давал взятки цензору. То есть не ему непосредственно, а его, с позволения сказать, подруге - ей выплачивалось по сто рублей в месяц якобы за переводы, хотя она ничего не переводила для журнала.