«Теперь я живу уже не в меблировке, а соединился хозяйством с женою», - сообщил он в письме Елене Ивановне. Именно «соединился хозяйством», не более того. Съехались в одну большую квартиру на той же Новой улице, где он до сей поры обитал в меблированных комнатах. Новая улица недавно была переименована в Пушкинскую, потому что здесь, в маленьком сквере, установили скромный памятник поэту. Можно было недоумевать, почему именно тут, ведь с этой улицей судьба Пушкина связана никак не была. Однако, с точки зрения властей, было бы, так сказать, не по чину ставить памятник поэту в той прекрасной и как бы парадной части города, где он некогда жил. Пушкинская... Как-то не вязалось это название с бывшей Новой улицей, тесно застроенной громоздкими домами.
Елена Ивановна написала ему, что в Петербург не вернется, поедет в Киевскую губернию. «Вы меня ужасно огорчили...- ответил Шелгунов.- А я, как мальчик, мечтал о Вашем приезде. Конечно, это эгоистично, но медь я никогда и не щеголял моими добродетелями. Или - и лучше, что Вы не будете: светлее воспоминания? Но ведь воспоминаниями живешь, когда уже нет ни настоящего, ни будущего».
Только что вернулся в Петербург Благосветлов. Ездил он в Харьковскую губернию, где купил себе имение. Он чувствовал, что здоровье сдает, ездил отдохнуть и подлечиться, но и вернувшись не был в состоянии, как прежде, уделять достаточно времени журналу. Основную долю редакторских забот взял на себя Шелгунов, и тут он на себе испытал, какой груз тянул Благосветлов на своих плечах.
Готовя очередную книжку журнала, невозможно было предугадать все, претензии цензора. Тот недавно не пропустил на печатные страницы новый перевод одного сонета Шекспира, так как в переводе была строка «Прошедшего житья подлейшие черты». Слово «подлейшие» цензор нашел безобразным. Шелгунов предложил заменить «подлейшие» на «ужасные», но сонет Шекспира для печати это не спасло.
Зато с августа по декабрь печатался в «Деле» роман Джованьоли «Спартак», его перевел с итальянского революционный эмигрант Степняк-Кравчинский. Это он убил жандармского генерала Мезенцова... Разумеется, фамилия Кравчинского на страницах журнала не появилась, указывать фамилию переводчика вообще не было принято. И в цензуре фамилией переводчика не интересовались.
Было уже известно, что создана комиссия для пересмотра законов о печати - во главе с председателем Комитета министров графом Валуевым. Комиссия намерена подготовить новый устав. Карательные меры против печати - по новому уставу - будут проводиться только через суд, то есть будет заменен судом нынешний административный произвол. С одной стороны, казалось бы, можно радоваться, что печать перестанет зависеть от произвола. С другой стороны, радоваться не приходилось, так как редактору, помимо цензурных неприятностей, при новом уставе будет грозить скамья подсудимых...
В первых числах ноября выпал снег. Сразу начал таять, и началась страшная слякоть. В такую погоду не хотелось выходить на улицу.
Михаил Евграфович Салтыков получил официальное приглашение на второе заседание комиссии для пересмотра законов о печати. Заседание назначалось на 5 ноября. А утром того же дня газеты сообщили, что вчера в Петропавловской крепости повешены два государственных преступника, два молодых человека - члены новой революционной партии «Народная воля» Квятковский и Пресняков. Оба участвовали в подготовке покушения на цареубийство. На квартире Квятковского, как сообщалось, был найден динамит. Пресняков оказал при аресте вооруженное сопротивление, выстрелом из револьвера смертельно ранил швейцара, который пытался его задержать возле дома. Еще в начале прошлого года именно с Квятковским совещался перед своим покушением на цареубийство Соловьев. Квятковский же был устроителем тайной типографии в Саперном переулке...
И вот в такой момент издатели и редакторы семи журналов и газет приглашались в комиссию, где ожидалось, что они выскажут свои пожелания к будущим законам о печати. Всем дано было понять, что по такому случаю каждому следует надеть фрак.
Комиссия заседала в библиотеке Комитета министров, библиотека помещалась в прекрасном здании Эрмитажа. Здесь были высокие окна, лепной потолок с позолотой, вдоль стен красовались великолепные резные шкафы с книгами. Приглашенные явились к назначенному часу. Комиссия заняла места за длинным столом, в одном ого конце были поставлены стулья для приглашенных. Тут же примостились два стенографа. Их вызвали специально. Как видно, ожидалось, что представители печати скажут нечто достойное быть записанным со всей точностью. Лакеи бесшумно разнесли чай в прекрасных фарфоровых чашках.