Шелгунов подозвал извозчика. Вместе с Русановым поехал на Пушкинскую, домой.
В шесть вечера у него собрались друзья. Пришел Станюкович, он был полон оптимизма и ждал неясно чего - кажется, ему представлялось, что правительстве сейчас поддастся панике и пойдет на всяческие уступки прогрессивным силам. Шелгунов хмуро сказал, что радоваться пока нечему. Полиция поставлена на ноги, это несомненно. И наивно полагать, что теперь все образуется само собой.
На другой день узнал: когда Салтыкову сообщили что народовольцы убили Александра Второго, он схватился за голову и с отчаяньем произнес: «Если бы они знали, что они сделали, что они сделали...» Это было вчера. А сегодня в редакции «Отечественных записок» собирались постоянные сотрудники журнала, понедельник - это их редакционный день. И Михайловский, ближайший помощник Салтыкова по редакционным делам, торжественным шепотом уверял друзей: «На этот раз на нас идет революция!»
На улице внезапно потеплело, быстро таял снег, текло с крыш, солнце сверкало в лужах. И на Невском, на его солнечной стороне, было еще больше гуляющих, чем в воскресенье. Встречая знакомых, Шелгунов угадывал в их глазах один и тот же безмолвный и тревожный вопрос: что же будет теперь?
Вечером 4 марта он как редактор журнала получил циркуляр Главного управления по делам печати. В циркуляре прочел: «...некоторые органы печати, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства, дозволяют себе помещать статьи, в которых выражаются вполне неуместные суждения о необходимости изменения нашего государственного строя...» Поэтому редакторы периодических изданий предупреждаются: помещение подобных статей повлечет за собой приостановление издания.
На другой день все редакторы петербургских журналов и газет были вызваны в Управление по делам печати. Там Шелгунов увидел Салтыкова, Гайдебурова и других. Все были в состоянии угнетенном. Их ожидало еще одно, на сей раз устное, предупреждение - о необходимости «крайней осторожности». Им было указано, что до похорон убитого царя, то есть еще недели две, следует «пощадить чувства нового императора и не говорить ничего о прошлом царствовании». Нельзя говорить в печати о бедности крестьян, об административных ссылках и о чьих-то надеждах на перемены.
Все оптимистические ожидания рухнули в течение нескольких дней. «Какое ужасное время! Все чего-то ждут, и у всех опускаются руки»,- написал Шелгунов Клене Ивановне Бларамберг. Письмо к ней отослал 8 марта, а еще дней через пять, уединясь в кабинете, прочел только что отпечатанный подпольно листок - письмо Исполнительного комитета «Народной воли» к новому царю Александру Третьему. Письмо это составили Тихомиров и Ланганс, отредактировал Михайловский, а тайная типографил размножила. В письме народовольцы заявляли: «...Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их.
Этих условий, по нашему мнению, два:
1) Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.
2) Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями». 1
Но сможет ли повлиять на царя это письмо?
Проходили дни, и становилось очевидным: новый царь и его правительство не приемлют никаких условий. Причастных к цареубийству, хотя бы отдаленно, полиций хватала одного за другим. Так, 17 марта в Петербурга был арестован Иванчин-Писарев. |
Шелгунов подумал, что власти просто ошалели, когда прочел в газете 21 марта, что в Петербурге вводятся небывалые особые меры «по водворению безопасности»! А именно: при въезде в город учреждаются заставы, у вокзалов приезжим разрешается нанять извозчика только через полицейского, причем полицейский должен записать номер извозчика, а извозчик - запомнить, по какому адресу приезжего отвез.
Эти меры, кажется, ничего, кроме чрезвычайного неудобства, не принесли и перестали применяться очень скоро - через неделю. То есть после 27 марта, когда Александр Третий покинул Петербург и обосновался т загородном дворце в Гатчине, похожем на крепость или замок, - там он, видимо, чувствовал себя в большей безопасности. Переезд его совершился без огласки, но стал известен решительно всему Петербургу.
Смотреть на казнь пятерых народовольцев, осужденных за убийство царя, Шелгунов, разумеется, не пошел.
Рассказы свидетелей этого ужасного зрелища произвели на него самое тяжелое впечатление. Прежде всего потому, что огромные толпы, собравшиеся поглядеть на казнь, сочувствия к казнимым не выражали и, должно быть, представления не имели, во имя чего цареубийство совершено. Или же имели представление превратное. Ведь даже само название организации революционеров - «Народная воля» - не упоминалось в печати, его нельзя было упоминать...