В мае 1882 года «Священная дружина» поделилась собранными ею сведениями с департаментом полиции. Судейкии в своем кабинете читал пространный, четким писарским почерком переписанный документ и пытался разобраться, где тут подлинные факты, а где лишь домыслы агента, желающего преувеличить свою осведомленность.
Вот что, например, сообщал агент «Священной дружины» о студенте университета Михаиле Шелгунове: «Мих. Шелгунов на днях виделся и таинственно говорил с, по-видимому, незнакомой ему личностью в вагоне железно-конном, отъезжавшем от Николаевского дебаркадера. После чего, встретившись вечером на квартире Карпова (Коломенская улица, дом № 15, кв. № 34) со студентами Чарушиным и Кульчицким, сообщил им, что он сегодня случайно узнал, что «техник» в Петербурге, но что ему еще неизвестно, под какой фамилией ом живет, что, впрочем, техник приехал на короткое время из Москвы и вчера был на Балтийском заводе». Далее: «Квартира служащего на товарной станции Николаевской железной дороги гусарского отставного корнета Карпова служит сборищем для общества революционного «Красного креста»... Там ежедневно бывает до 20 человек, приносятся корректурные листы подпольных изданий; затем на условленных местах, как-то: Александровский сквер, Петровский парк, сквер близ памятника Екатерине II, эти листы передаются другим личностям, которые там ожидают по целым часам. Захвативши листы, личности эти отправляются в поле за Невскую заставу, где за ними следить невозможно, ибо их в той местности обеспечают рабочие и бьют филеров-проследчиков». Эти сведения следовало учесть и проверить. Но вот остальное выглядело лишь догадками агента, не имеющего, по сути, никаких улик.
Агент «Священной дружины» написал о Михайловском, Кривенко и Шелгунове-старшем: «Они несомненно принадлежат к высшим чинам народовольческой партии и участвуют в редакции газеты «Народная воля».» Несомненно? А где улики, доказательства? У «Священной дружины», как видно, их нет. Достоверность этого сообщения сомнительна.
Агент доносил о пожертвованиях в кассу «Народной ноли»: «Пожертвования доставляются, конечно, весьма тайно, через редактора журнала «Дело» Шелгунова... Глебу Успенскому и Михайловскому доставляются также деньги для этого же назначения». Весьма возможно. По расписок в получении пожертвований, разумеется, никто не дает и никто не требует, так что проверить будет нелегко.
А еще агент доносил, что студент Михаил Шелгунов, «как известно всей Народовольческой партии, есть сын известного государственного преступника Михайлова» и определенно «служит одним из корректоров всех подпольных изданий, некоторые статьи которых составляет так называемый отец его, Шелгунов, редактор «Дела».» Но откуда агент почерпнул сведения о подпольных изданиях? Кого можно будет привлечь на очные ставки? Неизвестно.
Судейкину было ясно, что необходимые улики и доказательства придется добывать самому. «Священной дружине» с этим не справиться.
Петербургский цензурный комитет объявил Шелгунаву: ко всему, что печатается в «Деле», цензор отныне будет относиться с еще большей строгостью. Потому что комитет получил от Главного управления по делам печати соответствующее письмо. И выговор по всей форме.
Что же в этом письме? А вот что:
«В апрельской книжке журнала «Дело» помещен крайне тенденциозный рассказ под заглавием «Картинки общественной жизни. В сумасшедшем доме». В рассказе этом, кроме общей вредной тенденции, встречаются места, отнюдь не подлежавшие пропуску в подцензурном издании. Таково место, где один из сумасшедших приписывает апостолу Павлу слова: «Только станет смеркаться немножко, буду ждать, не вздрогнет ли звонок?»
Совет Главного управления по делам печати, рассмотрев рассказ, признал необходимым: за дозволение его к печати сделать замечание виновному цензору...»
Ну а цензор должен был в свою очередь сделать замечание Шелгунову, который все еще числился редактором журнала. Что ж, не и первый раз... Автором рассказа (вернее, очерка) «В сумасшедшем доме» был Станюкович (он подписался псевдонимом Откровенный писатель). Не ожидал Станюкович, что его очерк, уже пропущенный цензурой, может вызвать такую реакцию. Что за дикая придирчивость! Если высматривать в каждой фразе недозволенный намек, можно запретить любой рассказ, любую статью... Недопустимой на сей раз показалась фраза, совершенно сходная с той, что можно было прочесть в журнальном очерке Щедрина примерно год назад - тогда она еще не показалась недопустимой! И не в сумасшедшем доме сидел щедринский персонаж, русский либерал, - «он сидел у себя в кабинете один, всеми оставленный (ибо прочие либералы тоже сидели, каждый в своем углу, в ожидании возмездия), и тревожно прислушивался, как бы выжидая: вот-вот звякнет в передней колокольчик». Только что не приписывал Щедрин этих слов апостолу Павлу. Но еще недавно их можно было напечатать в журнале, п теперь, оказывается, нельзя! Какой журнал можно издавать в таких условиях?