Марии Петровне Богданович было объявлено, что она отдана под надзор полиции на четыре года. Она подала прошение, чтобы ей дозволено было жить под надзором не в деревне Подолье, а в Новгороде. Разрешили. Больше того, разрешили ей трехмесячное пребывание и Петербурге у сестры. В начале мая 1882 года она приехала с детьми в Петербург и остановилась у Шелгуновых.
Самое время было Николаю Васильевичу куда-то податься прочь. И устал он за зиму, и в квартире вдруг стало тесно. Решил он поехать месяца на полтора в Крым и по дороге непременно навестить мать. Она по-прежнему жила в Полтавской губернии, в Переяславе. Ей шел уже восемьдесят второй год, не виделись они так давно... И он сознавал: нельзя откладывать свидание, которое может оказаться последним.
На поезде он доехал до Киева. Остановился в гостинице.
Гуляя по летнему, солнечному городу, зашел он с визитом в редакцию киевской либеральной газеты «Заря». Редактор был обрадован знакомством, пригласил его на обед, созвал к себе, ради встречи с Шелгуновым, представителей киевской интеллигенции. За обедом умные люди говорили умные речи, но ничего нового никто не сказал, примерно те же самые высказывания Шелгунов слышал уже не раз... Когда в разговоре он пожаловался на здоровье и посетовал, что поездка в Крым будет дорого стоить, редактор «Зари» порекомендовал отдохнуть не в Крыму, а поблизости от Киева, в Боярке. Там существует с недавних пор кумысолечебное заведение, о целебных свойствах кумыса рассказывают чудеса.
Шелгунов съездил на дачном поезде в Боярку. Ему там понравилось: чудный воздух, сосновый бор, дешевизна и возможность пить кумыс.
Но прежде чем перебраться в Боярку, он отправился на лошадях из Киева в Переяслав.
Встречей с матерью он был растроган до слез, хотя, казалось, отвык от нее за долгие годы. Для матери он и теперь оставался мальчиком, которого ей хотелось погладить по голове. Что-то щемящее душу было в том, как она слабыми старческими руками старалась застегнуть ему пуговицу или наливала суп в тарелку...
«Я знаю, что, если бы ты ее увидел, ты бы ее полюбил»,- написал он из Переяслава Коле.
Вернулся в Киев, уже не собираясь тут задерживаться ни на один день. Получил письма, пришедшие в его отсутствие. Людмила Петровна писала, что он мог бы не отправляться в дальнее утомительное путешествие, мог бы отдохнуть в Подолье. А ведь, кажется, давно могла бы заметить, что его туда не тянет ничуть. В письме Коле Николай Васильевич без обиняков объяснил, почему не поедет в Подолье: там «шумно, грубо и душевно неприютно. Что же мне делать, если я его таким чувствую».
Одно из писем, полученных им в Киеве, требовало немедленного ответа. Под письмом Шелгунов прочел подпись Михайлов, но сразу узнал почерк Тихомирова. Тихомиров просил выслать ему аванс за будущие статьи - на имя Михайлова, в Ростов-на-Дону. Перемена адреса и подпись не удивили, Шелгунов понимал, что Тихомирову приходится скрываться от полиции. Послал Станюковичу телеграмму: «Кольцов просит сейчас 200 рублей» - и сообщил адрес в Ростове-на-Дону.
Весь июнь Шелгунов отдыхал в Боярке. Кумыс, кажется, действовал на него благотворно.
В начале июля вернулся он в Петербург. Город показался душным, Пушкинская улица - темной, как яма, несмотря на летнее время, и квартира его на втором этаже, в окна которой никогда не заглядывало солнце, - такой неуютной...
Дома ему передали письмо. На конверте - почтовый штемпель Женевы... От кого? Почерк выдавал Тихомирова. Значит, он уже за границей. Конечно, выехал из России с чужим паспортом в кармане... Письмо его было сугубо деловым. Тихомиров высказывал надежду, что сможет и за пределами России существовать на заработок в журнале «Дело». Обещал уже в ближайшее время отработать полученный аванс.
Ответное письмо на условленный адрес в Женеве Шелгунов согласовал со Станюковичем. Предложил Тихомирову каждый месяц высылать ему по сто рублей в виде аванса, и пусть он пишет для журнала на важнейшие темы. Редакция «Дела» готова его поддержать.