Покойный отец Николая Васильевича незадолго до смерти своей, в 1827 году, написал и напечатал в Петербурге «Карманную книжечку, заключающую в себе разговор о добре и зле между двумя лицами Д. и 3.». Должно быть, Д. и 3. означали Добрый и Злой. Разговор у них складывался похожий на разговор автора с самим собою - как бы собственные ответы на собственные вопросы. Вот на первой странице:
Д. Что такое добро?
3. То, из чего не истекает и не должно истекать зло.
На таком уровне Д. и 3. философствовали на протяжении всех двадцати четырех страниц книжечки, а заканчивалась она словами 3.: «Впрочем, не худо припомнить и то, что Езоп за любовь свою к правде, которую не все люди любят, свержен был с горы в море. Это же научает нас - быть скромными и не всякому без разбору говорить правду, а чаще молчать или говорить с оглядкой и помнить, что правда глаза колет».
Книжечку эту, написанную отцом, Николай Васильевич, конечно, читал. Ценить ее было не за что, и не испытывал он никакого преклонения перед отцом, которого почти не помнил. На поговорку «правда глаза колет» мог бы ответить: «Колет? Ну и хорошо».
Но когда он почувствовал, что пришло время открыть Коле тайну его рождения, он решился на это не без колебаний. Будет ли эта правда добром для Коли и не будет ли из нее «истекать зло»? Не будет ли она колоть глаза?
Коля уже мог заметить, хотя, кажется, не замечал, до чего же брат Миша похож на портрет Михаила Ларионовича Михайлова, - этот фотографический портрет в рамочке стоял на письменном столе Людмилы Петровны. На портрете Михайлов оставался таким же, каким был лет двадцать назад, а Людмила Петровна за эти годы подурнела, стала полной и рыхлой, как тесто, и трудно было представить, какой она была прежде.
Миша, судя по всему, уже знал от матери, кто его настоящий отец, и относился к этому спокойно. О том, что знает, не проговаривался.
Николай Васильевич решил, что лучше будет, если Коля узнает тайну своего рождения не от кого-то со стороны. Собрался с духом и однажды все деликатно ему объяснил, при этом стараясь ни в коем случае не бросить тень на Людмилу Петровну и Александра Серно-Соловьевича.
Коля, однако, не смог спокойно отнестись к тому, что узнал. Он ушел из дому - лучшим способом, какой мог придумать, - поступил в кронштадтское Морское техническое училище и должен был перебраться в казармы в Кронштадт. Заявил огорченному Николаю Васильевичу: жить на его счет полагает для себя невозможным. Особенно если учесть серьезные денежные затруднения в семье... Коля говорил резко, но Николай Васильевич понимал: Коля потому и резок бывает, что характер у него мягкий. Мягкость он считает своей слабостью и стремится ее замаскировать...
Летом, в письмах Коле из Киева, Николай Васильевич еще мог подписаться: «папа». Осенью письма Коле из Петербурга в Кронштадт он уже подписывал: Н. Шелгунов. Уже не мог называть сыном ни Колю, ни Мишу, к письмах и записках обращался к ним: «друг Коля», «друг Миша» - не иначе.
Осенью Миша тоже ушел из дому. У него была на то своя причина, и, кажется, никакой обиды на мать и на Николая Васильевича он не таил. С Пушкинской улицы Миша переселился в Эртелев переулок, в квартиру, которую занимала группа молодых единомышленников - «сазоновская артель».
Хозяин этой квартиры, Георгий Петрович Сазонов, был известен как автор статей о русской артели. Сын купца, он окончил юридический факультет Петербургского университета, начинал уже адвокатскую практику, был помощником присяжного поверенного. В этой роли, однако, выступил неудачно. К своим тридцати годам на адвокатуру махнул рукой. Теперь надумал - ни много ни мало - организовать партию народников-монархистов. Он выдвинул совершенно утопическую программу - захватить власть в стране (каким образом - неясно) и посадить на трон такого царя, который путем декретов будет проводить социалистические реформы. Что ж это будет за царь? Из династии ныне здравствующих Романовых? Или же самозванец наподобие Пугачева, что в прошлом столетии провозгласил себя императором Петром Третьим? Все это, видим», смутно и неопределенно рисовалось в лихом воображении Сазонова. Но, как ни странно, программой своей он сумел увлечь некоторых молодых людей. Оставалось недоумевать, как это Михаил Шелгунов мог увлечься подобной фантазией.
Человек пятнадцать сторонников Георгия Сазонова поселилось на квартире вместе с ним. Он им рассказал, между прочим, что в начале нынешнего года с ним добивался знакомства майор Судейкин. Тот самый, из Охранного отделения. Через некую госпожу Лазареву Судейкин передал Сазонову, что знает его как принципиального врага террора и поэтому готов предоставить в его распоряжение некоторый капитал - для подпольного издания в народническом духе. Судейкин заверял, что гарантирует - со стороны полиции неприкосновенность. Подумать только: полиция гарантировала неприкосновенность подпольному изданию! Какой же следовало дать ответ? Принять предложение - да, принять! - с целью обмануть департамент полиции и свести счеты с Судейкиным - советовал Василий Караулов. Но Сазонов предложение отверг. И, конечно, поступил правильно. Неожиданный маневр Судейкина слишком был похож на провокацию и капкан.