В церкви Мариинской больницы на Литейном состоялось отпевание убитого. Присутствовали на панихиде министр юстиции Набоков, министр народного просвещения Делянов, директор департамента полиции Плеве, градоначальник генерал Грессер. Церковь не могла вместить всех желающих. Мало кто заметил, что среди заполнивших церковь стоял со свечой, склонив голову, Георгий Сазонов, человек без чина и должности, но близкий Судейкину в его последние дни.
После отпевания гроб был вынесен из церкви на морозный воздух и поставлен на белую траурную колесницу. На одном из венков видна была надпись: «Исполнившему священный долг». Взвод трубачей играл похоронный марш. Колесницу сопровождали по Литейному и Невскому, до Николаевского вокзала, эскадрон жандармов и два взвода пешей полиции. Гроб внесли в вагон поезда, чтобы отправить для предания земле на родину убитого, в Орловскую губернию.
Почему-то но присутствовал на панихиде министр внутренних дел Толстой. Выть может, он не хотел появляться в многолюдстве, опасаясь покушения на свою жизнь...
В эти же дни к нему обратился с просьбой дать интервью петербургский корреспондент английской газеты «Standart». Толстой с готовностью согласился рассказать о некоторых, уже известных обстоятельствах убийства Судейкина. Корреспондент спросил еще:
- Правда ли, что они, - говоря «они», он подразумевал революционеров, - оставили письмо, в котором говорится, что ваше высокопревосходительство и генерал Грессер будут очередными жертвами?
- Нет, такого письма не было, - ответил Толстой. - Но краткую прокламацию они послали по почте мне и некоторым другим я вам ее покажу.
Он двумя пальцами достал из ящика стола конверт и протянул корреспонденту. Предупредил:
- Будьте осторожны, бумага может быть пропитана ядом, эти приятели способны на все. Мои люди предупредили меня, что я должен остерегаться.
Корреспондент обратил внимание, что адрес на конверте написан размашистым почерком, торопливой рукой В конверт был вложен листок с плохо отпечатанным на гектографе текстом: «От Исполнительного комитета партии Народной воли. Сегодня, в пятницу, агентами Исполнительного комитета казнен инспектор секретной полиции жандармский подполковник Судейкин, причем убит защищавший его сыщик»
Корреспондент вернул листок, Толстой спрятал его в ящик и сказал:
- Я осведомлен, что меня они тоже хотят убить. Но я фаталист. Я не принимаю никаких предохранительных мер, хотя, конечно, мои люди меры принимают. Не подпускают ко мне никого малознакомого. Посылают кого-нибудь с револьвером за мною следом, когда я выхожу... Судейкин предупреждал неоднократно, что меня хотят убить, даже говорил мне, что это может случиться во время моих еженедельных приемов. В самый день его гибели он в разговоре с другими выражал величайшую тревогу за мою жизнь.
Толстой не знал тогда, что эта «величайшая тревога» была величайшим лицемерием. Да и мог ли он представить себе какую участь готовил ему Судейкин...
В конце осени тайно выехал за границу Василий Караулов - как представитель петербургских народовольцев на предстоящем съезде «Народной воли» в Париже где должны, были собраться самые деятельные, то есть человек десять - пятнадцать. Съезд, однако, почему-то откладывался. Вот и задерживалось возвращение Караулова домой.
Еще до убийства Судейкина Дегаев предунреждал Усову, что за ней следят, советовал скрыться. Она стала осторожнее, но не захотела ни уезжать, ни переходить на нелегальное положение. Не намерен был скрываться и Кривенко. Хотя возможность ареста оба ясно сознавали и уже между собой условились, что именно будут отвечать на следствии, чтобы отвести любые обвинения от себя и своих друзей. О позорной двойственной роли Дегаева они еще не знали.
Вскоре после убийства Судейкина им стало известно, что Дегаев бежал за границу через Либаву, где он сел на пароход, уходивший в какой-то иностранный порт.
Усова и Кривенко были арестованы 3 января 1884 года в гостинице «Пале-Рояль» на Пушкинской улице, где они снимали комнату.
Глубоко встревоженный происшедшим, Шелгунов понимал, что арест Кривенко - это удар не только по «Народной воле», но и по «Отечественным запискам». Ведь после высылки Михайловского именно Кривенко стал ближайшим помощником Салтыкова-Щедрина по редакционным делам.
Прошел еще месяц - из февральского номера «Отечественных записок», уже набранного в типографии, цензура выкинула четыре новые сказки Щедрина. Самой неприемлемой была сочтена сказка «Медведь на воеводстве».